воскресенье, 05 августа 2007
самоубийственная история. что-то у меня совсем с хорошим концом не выходит, так что я в этом комьюнити надолго, хах.
и пусть вас не обманет *возможно* дурацкое начало.
Называемая любовью"...Не замучить ее, не отнять
Называемую любовью..."
Мария ПетровыхЯ - мертвая муха, залипшая в дне-в-котором-ничего-не-происходит. Мои когда-то-крылья свело, и я больше не смогу долететь до стола напротив с присохшим черносмородиновым вареньем. Я не помню, кому я подарила свой полет. Но он или она его совсем не оценили.
Я - мертвая муха, завернутая в комочки серебристой газетной пыли, которую шевелит сквозняк из подтреснувшего окошка. Где-то высоко над замызганным стеклом бегут тяжелые сырые облака, и время от времени сочатся на грязную землю.
Кто-то когда-то хотел, чтобы это закончилось, но раз за разом каждую осень в холодные зевы водостоков падали порванные фотографии и билеты в кино на последний сеанс, счастливые и несчастные талончики на трамвай, ленточки, кольца, сломанные карандаши и жизни. Все это заваливало ржавыми листьями, и недосказанное счастье уже не могло попасть обратно. Таким образом, оставалось гнить до зимы.
читать дальше
Я – мертвая муха, лежащая на одном месте уже черт знает сколько дней.
В квартире, где я лежу, когда-то жила женщина. Не слишком молодая, но совсем и не старая. Женщина с темными волосами, отливавшими бронзовой иранской хной, и глазами цвета крепкого настоя дубовой коры. В ее квартире по вечерам допоздна горел свет, лимонно-желтым маячком в одиноком окошке. В это время женщина сидела на табуретке за кухонным столом, пила горячий ароматный чай из большой белой кружки, заедая его вареньем, и писала что-то в небольшом толстом блокноте.
Иногда она включала приемник на стене. Простуженные динамики заполняли крохотную кухню тягучими голосами французских шансонье, и женщина, бывало, прекращала писать на середине строки, задумчиво затягивалась пахучей дымящейся сигаретой, и вслушивалась в грустную мелодию радиоволны. Когда за вечно мутным полузашторенным окном начинало светать, женщина гасила лимонную лампу и уходила куда-то в полутемную глубь квартиры, чтобы через несколько часов дежурно причесавшись, хлопнуть входной дверью и исчезнуть в скрипучей коробке лифтовой кабины.
Я – мертвая муха, но полувысохшим фасеточным глазом я все еще вижу триста шестьдесят градусов своего одинокого подоконника. Время от времени мне кажется, что я слышу детские крики на несуществующей площадке во дворе, голоса умерших птиц в душном полуденном сквере и звонок давно отключенного телефона.
В квартире, где я лежу, он когда-то часто звонил. Старый, дисковый, темно-вишневый с бежевой отделкой трубки и потемневшим спиральным проводом. Когда телефон долго и тоскливо молчал, женщина курила сигарету за сигаретой и тихо плакала по ночам, положив локти на стол с присохшим черносмородиновым вареньем. Пепел падал ей на тонкий халат, на колени и даже щеки, а она растирала его неуклюжими пьяными пальцами и делалась похожей на дурацкого черно-белого арлекина.
Все началось с того, что однажды телефон зазвонил в первый раз, в половину седьмого пасмурного вечера воскресенья.
Женщина нерешительно подняла трубку и секунду держала ее в воздухе рядом с ухом. Она никогда не ждала звонков.
- Алло?
- Алло, Мариночка! Маринка-а-а-а… Ты не представляешь! Он только что уехал! Ой, он такой, такой!.. Я под впечатлением! Пригласил меня на свою выставку. А там Шуберт играл, я сразу узнала – мой любимый вальс. Мы с ним там танцевали. Прямо так, да, кругом картины, люди, софиты – а мы танцуем! И знаешь, ни разу даже меня не поцеловал! Ни разу! Но я все равно поняла, знаешь, каким-то шестым чувством, что у нас с ним не просто так – настоящее…
Женщина ничего не ответила.
- Марин? Ты чего молчишь?
- Я не Марина.
- Так что же это я, номером ошиблась, выходит? – трубка звонко расхохоталась. – Простите ради Бога, я на Вас тут все вывалила…
- Ничего, ничего страшного. А… Вы трубку только не кладите. Пожалуйста. У Вас голос такой счастливый.
- Да? – на том конце провода удивленно улыбнулись.
- Да, очень. Расскажите еще что-нибудь про Него?
- М-м-м…
- Простите, я наверное зря…
- А как Вас зовут?
- Нина.
- А меня – Саша.
- Очень приятно.
- Ну что, Нина, слушайте…
* * *
Саша стала звонить почти каждый день. Каждую ночь. Женщина садилась на подоконник, брала свой дребезжащий аппарат на колени и прижимала к уху теплую трубку. Иногда она придерживала ее плечом, а сама в это время что-нибудь готовила. Когда плечо совсем затекало, женщина бросала готовку и садилась по-турецки прямо на пол, не желая расставаться с улыбкой странного певуче-солнечного голоса ни на минуту.
Время за разговором пролетало незаметно, и часто они прощались уже на рассвете.
* * *
- А знаешь, почему я тогда трубку не положила?
- Почему?
- Ты была такая растерянная… Пустая чтоли. Мне тебя так жалко стало, знаешь… С одного слова – пробрало. Бывало у тебя так? Нет?
- Бывало.
- М?
- На тебя.
* * *
- А я сегодня под дождем мокла. Просто так.
- Дурочка… Зачем?
- Ну, получилось так. Шла в одно место по работе, а тут как ливанет! А мне кровь из носу нужно было не опаздывать. Ну и пошла, прямо по лужам.
- Сумасшедшая ты, Сашка. Смотри, простудишься же теперь.
- Ой, доктор-доктор, я давно уже болен неизлечи-и-и-мо… - рассмеялась она.
- Все равно… Ты береги себя, ладно?
- Ладно, - внезапно посерьезнев.
* * *
- Нин, как думаешь, сколько может письмо на почте валяться?
- Не знаю. Ну недели две.
-…
- Документы какие потерялись чтоли?
- Да нет…
- А что?
- Да Он не пишет что-то.
- Ну, может, занят…
- Так вдруг?
- Саш…
- Да знаю я все.
- Не переживай, пожалуйста. Все будет…
- Хорошо.
* * *
- Каскадерам любви не положен дублер…
- Наверное.
- Потрясающие у нее стихи, да?
- Особенные.
- Я читаю, читаю – и думаю, наверное вот такая должна быть женщина, ну ты понимаешь, с большой буквы. Чувствующая. Чтобы все прямо под кожу.
- А у меня эти слова живут твоим голосом. Для меня она – это ты.
- Да брось ты!.. Какая из меня она? Она же - …!
- А ты же - …?
- А я же просто циник.
* * *
- Нинель, я уже завтра – завтра! – к нему еду. Бегаю как дура по квартире, чемодан собираю. Голову сломала, что бы с собой эдакое взять. Я ведь даже платья его любимого не знаю…
- Надолго?
- Не знаю. На пару дней. С работы еле отпросилась. Это у меня больничный будет, - улыбаясь.
- Шарф не забудь.
- ?..
- Ветрено там, знаешь. Вода же кругом.
- И ночи.
- Белые.
* * *
Ее не было ровно двенадцать дней и восемь с половиной часов.
Женщина отсчитала их все бессонными ночами в крохотной прокуренной кухне, один на один с молчаливым мертво-пластмассовым аппаратом. Они тянулись как переваренный сироп – без конца, без начала – одной сплошной линией, прорезающей бесконечность, открывающей тишину – резаной, колотой, хлещущей слезами раной. Она сидела за столом, положив руки бессловесными тварями на худые коленки и совсем ничего не писала. Только курила, курила и пила горячий безвкусный чай из слишком большой для ее нервных пальцев белой кружки.
На тринадцатый день комната электрически вздрогнула от громкой, заспанной трели звонка. Женщина протянула руку и неторопливо подняла трубку.
- Нинка-а-а-а! Я только что приехала – буквально на сутки, вещи собрать и документы… Нин, ты бы знала, какие там ночи!.. Серебряные ночи, Нина, пахнут морем и северным ветром, и мокрым асфальтом, и табаком, и Им… И я не знаю, чем еще!..
- Здравствуй, Саш. Я рада, что ты приехала.
- Да я не надолго, послезавтра обратно к Нему… А представляешь, там такие улицы… У нас таких нет. В них теряешься, совсем – напрочь теряешься и находишься потом где-то в самом конце какой-то другой улицы. Но никогда не бывает страшно заблудиться. Потому что ты – дома. Представляешь?
- Не очень, - женщина закурила и присела на подоконник по-летнему распахнутого окошка.
- Ниночка, ты невеселая какая-то. Что-то случилось?
- Да нет. Устала наверное, - пальцы затушили едва прикуренную сигарету о стекло и прочертили пыльную дорожку вниз.
- А я тебе самого главного не сказала.
- Ну говори, чего ж ты.
- Нин, я замуж выхожу.
Женщина заслонила глаза левой рукой и посмотрела сквозь пальцы на двор внизу. Маленькая девочка неуклюже повернулась и упала с карусели. Заплакала, конечно. Громко, слышно было даже на шестом этаже, даже с телефонной трубкой у другого уха.
- Неожиданно, да? Я знаю… Просто… Просто так вышло. Маленькое такое безумие.
- Саш, я люблю тебя.
- Я тебя тоже, глупышка. Удивила прям. Чего голос-то такой трагический?
- Нет, не так люблю. А совсем.
На том конце провода долго молчали. Женщина посчитала мертвых мух, застрявших в проеме между рамами еще с прошлой зимы.
- Нинка…
- Не звони мне больше, хорошо? Пожалуйста.
* * *
Женщина докурила и плотно закрыла окно. Заперла дверь. Посмотрелась в зеркало и рассеянно поравила чуть поплывшую тушь.
Она заварила себе чаю.
Кособокий красный чайник весь выкипел и потушил огонь на старенькой газовой плите. Женщина сидела за столом и молчала. Она положила голову на руки и долго смотрела на пятно черносмородинового варенья на столешнице.
Я – мертвая муха, но я помню, какие у нее были заплаканные закатившиеся глаза. Когда-то я кружила над ними и бродила по ее завосковевшим рукам, наливавшимся цветом сирени.
@музыка:
нс
@настроение:
плохое и нервное
-
-
05.08.2007 в 19:18На меня это произвело большое впечатление
Спасибо
-
-
05.08.2007 в 19:20не стоит благодарности