За светом мрак.
Мальчик двенадцати лет медленно шёл по развороченному полю мимо засыпанных снегом больших почерневших машин, пробирался через груды мёрзлой земли; хватаясь за ледяные комья рыжей глины выбирался из воронок, в которые то и дело случалось соскользнуть. Мальчик плакал, но не сильно, почти "про себя". Во-первых, Отец всегда запрещал ему распускать нюни, как какая-нибудь девчонка. Во-вторых, он и так, если честно, прорыдал вчера весь день. Он ведь понимал, что происходит. Даже малыши из подготовички знали, что идёт Последняя Война. И теперь она закончилась, но знает об этом только он. Потому что все остальные умерли. Да, конечно, умерли. И Мама умерла, и Отец.
Отец (мальчик даже про себя не решался называть его папой - ну, может, только раз или два) был важный командир танковых робовойск, тех самых, которые закопчёнными, взломанными и вонючими громадами высились всюду вокруг мальчика: покосившиеся над воронками, угрожающие острыми кромками скрученной серпантином брони, распластавшие рваные многотонные гусеницы и вперившие в серое снежное небо нелепые раструбы излучателей, они превратили поле от горизонта до горизонта в гнусную отравленную свалку. Беззвучно сыпался с небес снег.
Мальчик перелез через гофрированный шланг системы охлаждения, поскользнулся, ударился коленкой и тихо захныкал - скорее от отчаяния, чем от боли. Ему вторили звуки безжизненного поля битвы - где-то далеко покачивался на ноябрьском ветру кусок железа. Вот именно - только железо и больше ничего. Он зря сюда пришёл. Тут тоже никого не осталось. Может, вообще нигде никого. А Отец... Он должен был быть в одном из танков, но ведь все они так обгорели, что нельзя даже различить, у каких на башнях нарисована наша молния, а у каких - трезубец альянса. Да и какая разница, раз все померли. Всё зря: ждал он зря, кричал зря, зря расшиб коленку. Никого он тут не...
Мальчик вскинул голову и замер, закусив губу и прислушиваясь. Вот сейчас было... Нет, показалось.
Нет, не показалось! Звук очень тихий и тоже похож на металл, но это не скрип и не скрежет. Это кто-то живой! Мальчик вскочил, и, то и дело оскальзываясь, расшвыривая носками ботинок каменную крошку, бегом обогнул почти развалившийся надвое трёхъярусный танк. Огляделся. И увидел.
На пятачке снега сидел котёнок.
Самый обыкновенный, но самый лучший на свете - мальчик готов был в этом поклясться! - полосатый котёнок, покрытый здесь и там пятнами сажи, тихонько мяукал и от холода смешно поднимал по очереди то одну, то другую лапку.
- Кис-кис-кис, - прошептал ребёнок потрескавшимися на морозе искусанными губами.
Но он волновался напрасно - котёнок и не думал убегать. Мальчик опустился рядом с ним на колени. Последний на Земле человек поскорее размотал, неловко дёргая, свой вязаный синий шарф и осторожно, словно величайшую драгоценность, завернул в него последнего на Земле зверя. Котёнок дрожал. Как он оказался в этом месте спустя лишь сутки после боя? Быть может, какой-нибудь юный наводчик или механик из недавних рекрутов взял его, вопреки инструкции, с собой на счастье? Звал ли он его Барсиком, Васькой, или придумал что-то получше? Мальчик не знал, и ему было всё равно: в своих руках он держал живое существо.
"Существо" шершавым языком вылизывало его озябшие пальцы.
Ребёнок радостно вздохнул и потянул за концы шарфика. Котёнок обеспокоенно замяукал, и мальчик широко улыбнулся. По мере того, как всё туже стягивалась шерстяная петля на шее безымянного котёнка, его мяв сначала стал ещё более громким, а потом перешёл в полузадушенные хрипы; тонкие слабые лапки беспомощно царапали ткань куртки. Мальчик как мог медленно разводил руки в стороны, стараясь не упустить ни момента из агонии зверька, чьи хрипы уже прекратились. Глаза котёнка сначала стали просто очень большими, а потом выкатились далеко из орбит и как-то остекленели. Губы уродливо поджались, открывая частокол маленьких зубов-иголок и прикушенный между ними язык, на котором выступила бисеринка крови; по всему крохотному тельцу пробежали конвульсии, хвост выпрямился, словно копьё... и с еле слышным хрустом голова с прижатыми ушами резко повернулась на сторону.
Мальчик посидел неподвижно ещё несколько минут, но когда первая снежинка не растаяла, опустившись на чудовищно выпученный в предсмертной муке зелёный глаз, встал и потянулся, попрыгал, разминая затёкшие ноги. Недовольно поморщился, когда увидел, что котёнок напоследок обгадился. Оттёр снегом. На ум ему пришла песенка, которую они разучивали хором на занятиях по музкульту, "Весёлые барабанщики". Мальчик распутал шарф - тело котёнка уже начало твердеть, - кое-как намотал его на шею, наподдал ногой какую-то валявшуюся на земле стекляшку и бодро пошёл вдоль обломков машины в ту сторону, где, по его подсчётам, находился север и руины города Луд. На ходу он насвистывал "барабанщиков" и старался попадать шагами в такт.
Ноябрьский ветер равнодушно завывал в пламегасителях и стволах отстрелявших своё орудий.
Отец (мальчик даже про себя не решался называть его папой - ну, может, только раз или два) был важный командир танковых робовойск, тех самых, которые закопчёнными, взломанными и вонючими громадами высились всюду вокруг мальчика: покосившиеся над воронками, угрожающие острыми кромками скрученной серпантином брони, распластавшие рваные многотонные гусеницы и вперившие в серое снежное небо нелепые раструбы излучателей, они превратили поле от горизонта до горизонта в гнусную отравленную свалку. Беззвучно сыпался с небес снег.
Мальчик перелез через гофрированный шланг системы охлаждения, поскользнулся, ударился коленкой и тихо захныкал - скорее от отчаяния, чем от боли. Ему вторили звуки безжизненного поля битвы - где-то далеко покачивался на ноябрьском ветру кусок железа. Вот именно - только железо и больше ничего. Он зря сюда пришёл. Тут тоже никого не осталось. Может, вообще нигде никого. А Отец... Он должен был быть в одном из танков, но ведь все они так обгорели, что нельзя даже различить, у каких на башнях нарисована наша молния, а у каких - трезубец альянса. Да и какая разница, раз все померли. Всё зря: ждал он зря, кричал зря, зря расшиб коленку. Никого он тут не...
Мальчик вскинул голову и замер, закусив губу и прислушиваясь. Вот сейчас было... Нет, показалось.
Нет, не показалось! Звук очень тихий и тоже похож на металл, но это не скрип и не скрежет. Это кто-то живой! Мальчик вскочил, и, то и дело оскальзываясь, расшвыривая носками ботинок каменную крошку, бегом обогнул почти развалившийся надвое трёхъярусный танк. Огляделся. И увидел.
На пятачке снега сидел котёнок.
Самый обыкновенный, но самый лучший на свете - мальчик готов был в этом поклясться! - полосатый котёнок, покрытый здесь и там пятнами сажи, тихонько мяукал и от холода смешно поднимал по очереди то одну, то другую лапку.
- Кис-кис-кис, - прошептал ребёнок потрескавшимися на морозе искусанными губами.
Но он волновался напрасно - котёнок и не думал убегать. Мальчик опустился рядом с ним на колени. Последний на Земле человек поскорее размотал, неловко дёргая, свой вязаный синий шарф и осторожно, словно величайшую драгоценность, завернул в него последнего на Земле зверя. Котёнок дрожал. Как он оказался в этом месте спустя лишь сутки после боя? Быть может, какой-нибудь юный наводчик или механик из недавних рекрутов взял его, вопреки инструкции, с собой на счастье? Звал ли он его Барсиком, Васькой, или придумал что-то получше? Мальчик не знал, и ему было всё равно: в своих руках он держал живое существо.
"Существо" шершавым языком вылизывало его озябшие пальцы.
Ребёнок радостно вздохнул и потянул за концы шарфика. Котёнок обеспокоенно замяукал, и мальчик широко улыбнулся. По мере того, как всё туже стягивалась шерстяная петля на шее безымянного котёнка, его мяв сначала стал ещё более громким, а потом перешёл в полузадушенные хрипы; тонкие слабые лапки беспомощно царапали ткань куртки. Мальчик как мог медленно разводил руки в стороны, стараясь не упустить ни момента из агонии зверька, чьи хрипы уже прекратились. Глаза котёнка сначала стали просто очень большими, а потом выкатились далеко из орбит и как-то остекленели. Губы уродливо поджались, открывая частокол маленьких зубов-иголок и прикушенный между ними язык, на котором выступила бисеринка крови; по всему крохотному тельцу пробежали конвульсии, хвост выпрямился, словно копьё... и с еле слышным хрустом голова с прижатыми ушами резко повернулась на сторону.
Мальчик посидел неподвижно ещё несколько минут, но когда первая снежинка не растаяла, опустившись на чудовищно выпученный в предсмертной муке зелёный глаз, встал и потянулся, попрыгал, разминая затёкшие ноги. Недовольно поморщился, когда увидел, что котёнок напоследок обгадился. Оттёр снегом. На ум ему пришла песенка, которую они разучивали хором на занятиях по музкульту, "Весёлые барабанщики". Мальчик распутал шарф - тело котёнка уже начало твердеть, - кое-как намотал его на шею, наподдал ногой какую-то валявшуюся на земле стекляшку и бодро пошёл вдоль обломков машины в ту сторону, где, по его подсчётам, находился север и руины города Луд. На ходу он насвистывал "барабанщиков" и старался попадать шагами в такт.
Ноябрьский ветер равнодушно завывал в пламегасителях и стволах отстрелявших своё орудий.
-
-
19.02.2011 в 00:26