Трахая моржа - окоченел и умер...(с)
Поезд. автор: Die Wut. Предупреждение: слэш
Поезд мерно покачивался. За окном, в черноте, моросил холодный дождик, выл ветер, а я лежал, лениво развалившись, в теплом купе-люксе, и от скуки наблюдал за Оливером. Он сидел на кровати напротив, скрестив ноги, и читал какие-то листки. Я не часто оказываюсь с Олли наедине, и теперь, когда нас поселили в одном купе, решил порассматривать его вволю. Меня интересовала его внешность: большие и очень черные глаза, четкие губы, вообще правильные черты лица. Лучше, чем у Тилля. Но эти черты не возбуждают во мне ни малейшего движения, ни желания. Просто как красивое лицо неизвестного тебе человека.
Олли несколько раз бросал на меня удивленные взгляды, но затем перестал обращать внимание. Потом вошел Шнай.
-Чем занимаетесь? Можно я посижу тут у вас, а то Тилль там храпит, неинтересно как-то.
-В карты?-предложил Оливер.
-Давай. Риха, ты с нами?
-Не-а…
Мне лень. Я устал. Хочется просто лежать тут на боку и смотреть на происходящее со стороны. Например, на Шная. Темные курчавые волосы. Лицо довольно широкое, милое и спокойное, но, в общем, обыкновенное. Перевожу взгляд на фигуру. Он в мягких вельветовых штанах, свободно облегающих крепкие ноги, верх – только короткая футболка. Но она так выгодно обтягивает стройный мускулистый торс, особенно - плоский и подтянутый живот... Когда Шнай поворачивается, футболка собирается на животе мелкими складками, еще сильнее подчеркивая его подтянутость. Все-таки как гармонично составлен этот парень. Ну, думается, я не хуже.
Играя, Шнай и Олли вполголоса переговариваются, смеются. Вдруг Шнай поднимает на меня глаза:
-Рих, если мы тебе мешаем, можешь поспать на моей койке, все равно там в нашем люксе Тилль спит.
И зачем нас так разместили? Тиллю не следовало ехать с Шнаем хотя бы потому, что тот не курит. Да и у меня та же проблема: приходится выходить в тамбур. Конечно, Олли разрешил бы мне покурить, но как-то некрасиво. Не знаю, кто распределял места, Тилль, наверное. Как всегда меня подальше, чтобы отмести подозрения. Ну и ладно… я даже рад, что в этот раз мы… подальше.
-Идешь? Если надумаешь, у меня ключ.
Хочу ли я пойти к Тиллю? Что-то сжимается у меня внутри… Но я не хочу думать, не хочу, не должен. Я просто пойду, и все.
Осторожно заглядываю внутрь. Конечно же, Тилль не спит. Он лежит в темном купе, глядя на дверь. Он ждет. Я закрываю дверь изнутри и ложусь рядом с ним; Тилль двигается, давая мне место на узкой полке.
-Наконец.
-Я… подумал, что не стоит идти сразу.
Он обнимает меня, и его небритые щеки слегка царапают по лицу. Он напирает на меня всем корпусом, и я инстинктивно сопротивляюсь этому, неохотно отвечая на поцелуй. Он властно ведет мой язык за своим, настолько властно, что я не хочу повиноваться, что мне становится тяжело. С трудом оторвавшись, я говорю ему:
-Брось ты.
Он повинуется странно быстро. Смотрит на меня долгим и крайне серьезным взглядом, настолько серьезным, что я не могу прочитать мыслей в его глазах. Затем отворачивается и ложится ко мне спиной.
Я наполняюсь раскаянием, мне больно и обидно на самого себя. Зачем я так поступил? Так нельзя было делать. Только не сейчас, только не с Тиллем. И я начинаю целовать его спину в зеленой футболке, глажу рукой его мощное плечо, его руку. Потом спускаюсь ниже, к пояснице. Я не просто целую, я трусь и прижимаюсь к нему лицом, я хочу и жажду почувствовать то, что раньше, так, как раньше, хочу слиться с ним… но не могу, не получается. Мы мужчины. Мы слишком одинаковы, чтобы составить единое целое.
Тилль молчит, но я не слышу его дыхания, глажу рукой его живот и чувствую, как под моими пальцами начинают подрагивать мышцы. Значит, дело пошло. Вдруг он переворачивается – очень резко, быстро, – оказывается лицом ко мне. Он больше не трогает мои губы, но страстно впивается в ухо, буравит его языком. Его дыхание мгновенно срывается на хрип, я напрягаюсь, чтобы он не раздавил меня своими руками, но без синяков, похоже, не обойдется. Я уже жалею, что начал это, мы, в конце концов, не в гостинице, здесь же наши парни за стенками.
-Тилль, ты ведь не станешь… сейчас?
Вместо ответа он слегка ослабляет напор. Снова смотрит мне в глаза, и, кажется, злится. Но может и нет. Сегодня он необычно жесток, и я уже перестаю что-либо понимать. Тогда Тилль берет мою руку своей и медленно тянет вниз. Кладет ее себе на пах, и сквозь толстый слой джинсовой ткани я ощущаю под ладонью как будто бы горячий пульсирующий камень. Тилль прижимает мою руку крепче и на секунду закатывает глаза: я сам почти физически ощущаю, как волна наслаждения прокатывается по его телу.
-Я хочу тебя,-говорит он очень размеренно и серьезно.
Черт…
-Здесь мало места.
-Встань.
Я слушаюсь, и Тилль поднимается вслед за мной. Мы стоим друг против друга в узком проходе между полками, он быстрыми ловкими движениями расстегивает пояс на джинсах. Пояс падает на пол с глухим стуком. Тилль сдирает футболку, и, глядя на его мощную грудь, на темный крест волос, сходящихся в пупке, я сам начинаю испытывать желание… доставить удовольствие ему. Я встаю на колени и развязываю бантик на его спортивных трусах, дернув зубами за веревочку. Стаскиваю трусы до низу, Тилль нетерпеливо переступает с ноги на ногу, чтобы освободиться от них, и я успеваю поцеловать его ноги, покрытые жесткими волосами. Он садится на полку, откинувшись назад в расслабленной позе, и я на коленях придвигаюсь ближе. Я слышу неровное дыхание Тилля, но только притрагиваюсь языком к его напряженному члену, чтобы довести его желание до предела. Тилль срывается на хрип.
-Рих… Ну, поцелуй его…
Я обхватываю член губами, с силой провожу по нему языком… вперед-назад, как это привычно… поезд тоже как будто движется в такт… медленно ускоряюсь, мои губы и язык работают все быстрее, все увереннее… я хорошо знаю, что нужно делать, как нужно делать, за долгие годы я досконально изучил, что нравится Тиллю. Я даже знаю момент, когда он кончит, и успеваю вздохнуть за секунду перед этим… перед тем, как сглотнуть горьковатую жидкость, мощными толчками вырывающуюся мне в глотку.
Слава богу, он хотя бы не застонал в голос. Я вздыхаю с облегчением, облизываю зубы уставшим языком. Скорей бы он оделся, пока никто не пришел.
Пока Тилль одевается, я сижу на полу. Мы снова ложимся, и он дотрагивается рукой до моего живота. Я знаю, что его рука пойдет вниз, что это будет очень приятно, он легко возбудит меня и мастерски удовлетворит… Но я не хочу. Мне как-то не по себе от этой мысли, и место тоже держит в напряжении.
-Не надо. Я не хочу.
Тилль сразу убирает руку. Сколько раз он истязал меня, не спрашивая, но приятного насильно делать не будет. Он кажется таким незыблемым, но многого боится. Боится быть лишним. Наверное, поэтому он сейчас отворачивается от меня и, как всегда, погружается в мир своих мыслей.
Но что будет дальше? Даже сейчас, в бледном свете показавшейся луны, я различаю седину на его затылке. Мы не стары, но уже не молоды. У нас есть будущее, но о нем уже нужно думать. Как мы – я и Тилль - будем жить дальше? Как быть на старости лет? Я чувствую, что надо что-то менять. Эта любовь всегда была нелегка, но желанна, и мы как-то жили с ней. Жили, не особенно задумываясь о будущем, только настоящим мигом… Быть может, в этом и была наша сила? Почему я стал терять ее сейчас, задумываться? Почему я думаю о завтрашнем дне … и не о нашем, а о моем завтрашнем дне, о дне… без Тилля? Да, надо что-то менять, но неужели… неужели я могу допустить, что менять должны не мы, а я, что менять надо именно ЕГО?
Мне страшно и гадко на душе от этих мыслей, как бы я хотел, чтобы они никогда не приходили мне в голову! Но теперь уже я не могу их отбросить. И я задаю Тиллю роковой вопрос, никогда не звучавший столь конкретно:
-Что будет дальше?
Он не спит, он прекрасно слышит меня. Но не отвечает. Должно быть, потому, что не хуже меня понимает, что обычный ответ «Мы» уже не подойдет.
Вдруг раздается осторожный стук в дверь. Я в испуге вскакиваю, поспешно ворошу покрывало на полке Шнайдера, чтобы создать видимость смятой постели. Открываю. Это вернулся Шнай.
-Не разбудил?
-Да нет, я тут задремал немножко.
-Да уж, я тут с Тиллем тоже чуть не заснул, еще бы, такое сонное царство!
Шнай смеется, так искренне, так легко. Я поражаюсь его тактичности, меня наполняет огромное чувство благодарности, я даже не знаю, как ее выразить.
-Шнай, ты… ты просто… настоящий друг!-хлопаю его по спине, и он отвечает тем же:
-Какие проблемы, дружище!
Минутой позже я оказываюсь в своем купе. Оливер теперь уже лежит, задумчиво глядя в потолок. Мне становится легко и приятно, что я снова здесь, а не с Тиллем. Я пугаюсь этого, но ничего не могу с собой поделать: да, мне лучше одному. Мне лучше, когда я возвращаюсь от Тилля, чем когда иду к нему. Такое ощущение… словно выполненного долга. Но очень неприятное.
-Олли… Можно вопрос?
-Ну.
-Что такое дружба?
-Ну… Когда людям вместе легко и приятно.
-Но чем тогда отличается любовь?
-Когда любишь… вместе может быть трудно и неприятно, но друг без друга – невозможно.
-Умно сказано.
-Да нет.
Поезд начинает медленно сбавлять ход.
-Сейчас остановка, двадцать пять минут. Я расписание смотрел,-говорит Оливер.
Я вышел на перрон в поисках одиночества. Тусклый свет фонарей едва рассеивал темноту, противная изморось покалывала лицо. Найдя глазами скамейку, сел на дальний край, закурил. Из поезда вышел Рих, скользнул по мне взглядом и молча сел на другой конец. Я наблюдал, как он длинными ловкими пальцами изящно достает из пачки сигарету, чиркает зажигалкой. Курит быстро и неутомимо, устремив глаза в даль. Видимо, задумался.
А ведь его лицо почти не изменилось. Мне так хорошо знакомы эти резкие, прямые черты. Они были точно такими же много лет назад… может быть, более свежими, молодыми; он и сам был молод, хотя курил так же часто и много, как сейчас. Когда он делает затяжку, кожа плотно обтягивает скулы, и лицо становится еще более суровым. Затем он едва заметно приоткрывает губы, чтобы выдохнуть дым, и сухость лица сглаживается мгновенным успокоением.
Я готов смотреть на него вечно.
Мы долго курим и молчим, Рих заканчивает раньше – как это на него похоже. Я жду его взгляда, его красивых голубых глаз, я уже знаю, что сейчас он на меня посмотрит. И он смотрит: я как в замедленной съемке наблюдаю за медленным движением его головы, сначала вниз, подбородком к груди, словно для разгона, потом – вверх и в сторону, где сижу я. Эти глаза всегда были такими искренними и открытыми, внимательными и пытливыми, но самое главное – они были полны любви. Готовности. Готовности на все ради меня. Теперь… теперь ее не было. Чего-то не хватало, чего-то важного, настолько большого, что его могла заменить только пустота. Или – вина? Я видел вину в его глазах, вину, сожаление, что угодно, только не любовь. Он и смотрел-то как-то неохотно, не так, так раньше, когда не мог оторваться от меня часами, а словно по старой привычке. Я не хотел видеть этот виноватый взгляд, словно просящий извинить его. Да и его минет сегодня казался неким актом извинения.
Я отвернулся. Рих не понимал, что не виноват, дело было не в нем. Я днями и месяцами наблюдал, как уходит из его глаз любовь. Он еще не замечал это, и я не давал ему повода заметить, но каждая новая капля равнодушия отдавалась во мне страшной болью. И вот теперь равнодушия стало слишком много, чтобы он мог не замечать его дальше. А он, видимо, считал себя виноватым за недавние клятвы в безумной любви и не находил смелости сказать… сказать «все». Все кончено. Ведь все кончено. Я покосился налево: он уже не смотрел на меня. Конечно. А холодный ветер бил его по лицу, по нежной коже, заставляя прикрывать глаза, и тогда от ветра начинали трепетать ресницы. Так хотелось защитить его, согреть, прижать к себе… Но я знал, что он не хочет этого. Я не стал.
-Тилль… Ты не ответил. Что будет дальше?
-Ты уверен, что именно это хотел спросить?
-Что будет дальше?
-Это зависит от тебя.
-Но я хочу, чтобы сказал ты.
Заглядываю в его глаза. Он упирает взгляд в землю, чтобы не дать мне увидеть их, не дать мне увидеть правды.
-Я, Рих? А ты? Ты ничего не хочешь мне сказать?
Он молчит. Нервничает, я чувствую это, знаю по тому, как он царапает ногти друг о друга.
По-моему, до конца остановки еще минут десять. Хорошо. Мы пойдем каждый в свой люкс, растянемся каждый на своей полке… Никаких обязательств, никакой неловкости. Будем жить, как обычные люди, ничем не связанные. Ничего не изменится. Для остальных ничего даже не будет заметно. Даже для него. А я смогу… смогу выдержать один.
-Тилль, я не хочу этого.
-Да?
-Нет. В смысле, я не хочу, чтобы ты не так меня понял… не так понимал. Я думаю, не стоит, то есть, нет, это не должно кончаться… Так закончиться. Я не совсем понимаю, но…
Он говорит быстро и сбивчиво. Цепляется за слова. Зачем? Какой толк от слов, когда моя жизнь взяла и обрушилась на моих глазах? Она рушилась долго и постепенно, так, чтобы я успевал выстрадать каждый миг и каждый час, рушилась так уверенно и целенаправленно, чтобы у меня не могло остаться ни сомнений, ни надежды, что это может прекратиться. Она рушилась в глазах Риха, и я избегал смотреть на него, но от этого становилось только хуже. Каждый новый раз я желал и боялся заглянуть в его глаза, узнать, насколько разрушена моя жизнь, сколько мне еще осталось, и больше всего боялся в один прекрасный день не увидеть ее совсем. Зная, что это неизбежно. Она вконец обрушилась сегодня, сейчас. Моя жизнь. Моя жизнь - это была его любовь.
-Тилль, скажи что-нибудь. Пожалуйста, просто скажи.
Но что я могу сказать? Разве мертвые разговаривают? Я не хочу говорить. Не могу. Не люблю. Без слов - лучше.
-Тилль!
-Ты сам все знаешь. Мне нечего говорить.
-Неправда, я не знаю. Помоги мне. Позволь мне узнать.
-Нечего знать. Сам разбирайся.
Я тяжело поднимаюсь со скамьи. Тяжело, потому что мне самому тяжело. Тяжело в сердце, тяжело в душе. Их уже нет, они умерли, а я остался. И он, он, Рихард, моя любовь, мой убийца, он еще хочет, чтобы я сам объяснял ему это. Он настолько слаб, что не может найти силы уйти, и просит меня оттолкнуть его. Но и для этого тоже нужны силы. У меня их совсем нет. Нет и больше не будет.
Я иду к поезду. Я больше не хочу оставаться рядом с Рихом, я не должен позволить ему увидеть мое искаженное страданием лицо. Лучше равнодушие, чем жалость.
-Стой, Тилль! Подожди! Подожди!
Он кричит, и я замираю на пустом перроне, стоя к нему к нему спиной.
-Я скажу. Я не хочу терять тебя. Я хочу… я думаю… я хочу остаться с тобой. Не бросай меня, не надо, не уходи. Ты мне дорог, очень дорог. Я не понимаю, почему так получается.
Опять слова. Очень много, очень искренне, и… очень пусто. Я не слышу главного. Не слышу тех слов, в которые Рих всегда вкладывал столь огромный смысл. «Я люблю тебя». Я никогда больше не услышу их.
-Хорошо, Рихард. Слушай меня: МНЕ не хочется больше быть с тобой. Ты мне не нужен. Я тебя не люблю! Не люблю! И больше ко мне не подходи!
Я сделал это. Теперь он свободен. А я… мне уже все равно. Но теперь я тем более не покажу ему своего лица.
Не медля и не оборачиваясь, я запрыгиваю в поезд, быстро пробегаю в свой люкс, падаю на кровать… Меня больше нет. Есть только ощущение Рихарда, где-то там, за стеной, на перроне. Потом он тоже запрыгивает внутрь, и я чувствую его приближение. Его шаги, которые я знаю наизусть и которые никогда уже не остановятся около меня. Они раздаются так отчетливо и… так спокойно.
Поезд мерно покачивался. За окном, в черноте, моросил холодный дождик, выл ветер, а я лежал, лениво развалившись, в теплом купе-люксе, и от скуки наблюдал за Оливером. Он сидел на кровати напротив, скрестив ноги, и читал какие-то листки. Я не часто оказываюсь с Олли наедине, и теперь, когда нас поселили в одном купе, решил порассматривать его вволю. Меня интересовала его внешность: большие и очень черные глаза, четкие губы, вообще правильные черты лица. Лучше, чем у Тилля. Но эти черты не возбуждают во мне ни малейшего движения, ни желания. Просто как красивое лицо неизвестного тебе человека.
Олли несколько раз бросал на меня удивленные взгляды, но затем перестал обращать внимание. Потом вошел Шнай.
-Чем занимаетесь? Можно я посижу тут у вас, а то Тилль там храпит, неинтересно как-то.
-В карты?-предложил Оливер.
-Давай. Риха, ты с нами?
-Не-а…
Мне лень. Я устал. Хочется просто лежать тут на боку и смотреть на происходящее со стороны. Например, на Шная. Темные курчавые волосы. Лицо довольно широкое, милое и спокойное, но, в общем, обыкновенное. Перевожу взгляд на фигуру. Он в мягких вельветовых штанах, свободно облегающих крепкие ноги, верх – только короткая футболка. Но она так выгодно обтягивает стройный мускулистый торс, особенно - плоский и подтянутый живот... Когда Шнай поворачивается, футболка собирается на животе мелкими складками, еще сильнее подчеркивая его подтянутость. Все-таки как гармонично составлен этот парень. Ну, думается, я не хуже.
Играя, Шнай и Олли вполголоса переговариваются, смеются. Вдруг Шнай поднимает на меня глаза:
-Рих, если мы тебе мешаем, можешь поспать на моей койке, все равно там в нашем люксе Тилль спит.
И зачем нас так разместили? Тиллю не следовало ехать с Шнаем хотя бы потому, что тот не курит. Да и у меня та же проблема: приходится выходить в тамбур. Конечно, Олли разрешил бы мне покурить, но как-то некрасиво. Не знаю, кто распределял места, Тилль, наверное. Как всегда меня подальше, чтобы отмести подозрения. Ну и ладно… я даже рад, что в этот раз мы… подальше.
-Идешь? Если надумаешь, у меня ключ.
Хочу ли я пойти к Тиллю? Что-то сжимается у меня внутри… Но я не хочу думать, не хочу, не должен. Я просто пойду, и все.
Осторожно заглядываю внутрь. Конечно же, Тилль не спит. Он лежит в темном купе, глядя на дверь. Он ждет. Я закрываю дверь изнутри и ложусь рядом с ним; Тилль двигается, давая мне место на узкой полке.
-Наконец.
-Я… подумал, что не стоит идти сразу.
Он обнимает меня, и его небритые щеки слегка царапают по лицу. Он напирает на меня всем корпусом, и я инстинктивно сопротивляюсь этому, неохотно отвечая на поцелуй. Он властно ведет мой язык за своим, настолько властно, что я не хочу повиноваться, что мне становится тяжело. С трудом оторвавшись, я говорю ему:
-Брось ты.
Он повинуется странно быстро. Смотрит на меня долгим и крайне серьезным взглядом, настолько серьезным, что я не могу прочитать мыслей в его глазах. Затем отворачивается и ложится ко мне спиной.
Я наполняюсь раскаянием, мне больно и обидно на самого себя. Зачем я так поступил? Так нельзя было делать. Только не сейчас, только не с Тиллем. И я начинаю целовать его спину в зеленой футболке, глажу рукой его мощное плечо, его руку. Потом спускаюсь ниже, к пояснице. Я не просто целую, я трусь и прижимаюсь к нему лицом, я хочу и жажду почувствовать то, что раньше, так, как раньше, хочу слиться с ним… но не могу, не получается. Мы мужчины. Мы слишком одинаковы, чтобы составить единое целое.
Тилль молчит, но я не слышу его дыхания, глажу рукой его живот и чувствую, как под моими пальцами начинают подрагивать мышцы. Значит, дело пошло. Вдруг он переворачивается – очень резко, быстро, – оказывается лицом ко мне. Он больше не трогает мои губы, но страстно впивается в ухо, буравит его языком. Его дыхание мгновенно срывается на хрип, я напрягаюсь, чтобы он не раздавил меня своими руками, но без синяков, похоже, не обойдется. Я уже жалею, что начал это, мы, в конце концов, не в гостинице, здесь же наши парни за стенками.
-Тилль, ты ведь не станешь… сейчас?
Вместо ответа он слегка ослабляет напор. Снова смотрит мне в глаза, и, кажется, злится. Но может и нет. Сегодня он необычно жесток, и я уже перестаю что-либо понимать. Тогда Тилль берет мою руку своей и медленно тянет вниз. Кладет ее себе на пах, и сквозь толстый слой джинсовой ткани я ощущаю под ладонью как будто бы горячий пульсирующий камень. Тилль прижимает мою руку крепче и на секунду закатывает глаза: я сам почти физически ощущаю, как волна наслаждения прокатывается по его телу.
-Я хочу тебя,-говорит он очень размеренно и серьезно.
Черт…
-Здесь мало места.
-Встань.
Я слушаюсь, и Тилль поднимается вслед за мной. Мы стоим друг против друга в узком проходе между полками, он быстрыми ловкими движениями расстегивает пояс на джинсах. Пояс падает на пол с глухим стуком. Тилль сдирает футболку, и, глядя на его мощную грудь, на темный крест волос, сходящихся в пупке, я сам начинаю испытывать желание… доставить удовольствие ему. Я встаю на колени и развязываю бантик на его спортивных трусах, дернув зубами за веревочку. Стаскиваю трусы до низу, Тилль нетерпеливо переступает с ноги на ногу, чтобы освободиться от них, и я успеваю поцеловать его ноги, покрытые жесткими волосами. Он садится на полку, откинувшись назад в расслабленной позе, и я на коленях придвигаюсь ближе. Я слышу неровное дыхание Тилля, но только притрагиваюсь языком к его напряженному члену, чтобы довести его желание до предела. Тилль срывается на хрип.
-Рих… Ну, поцелуй его…
Я обхватываю член губами, с силой провожу по нему языком… вперед-назад, как это привычно… поезд тоже как будто движется в такт… медленно ускоряюсь, мои губы и язык работают все быстрее, все увереннее… я хорошо знаю, что нужно делать, как нужно делать, за долгие годы я досконально изучил, что нравится Тиллю. Я даже знаю момент, когда он кончит, и успеваю вздохнуть за секунду перед этим… перед тем, как сглотнуть горьковатую жидкость, мощными толчками вырывающуюся мне в глотку.
Слава богу, он хотя бы не застонал в голос. Я вздыхаю с облегчением, облизываю зубы уставшим языком. Скорей бы он оделся, пока никто не пришел.
Пока Тилль одевается, я сижу на полу. Мы снова ложимся, и он дотрагивается рукой до моего живота. Я знаю, что его рука пойдет вниз, что это будет очень приятно, он легко возбудит меня и мастерски удовлетворит… Но я не хочу. Мне как-то не по себе от этой мысли, и место тоже держит в напряжении.
-Не надо. Я не хочу.
Тилль сразу убирает руку. Сколько раз он истязал меня, не спрашивая, но приятного насильно делать не будет. Он кажется таким незыблемым, но многого боится. Боится быть лишним. Наверное, поэтому он сейчас отворачивается от меня и, как всегда, погружается в мир своих мыслей.
Но что будет дальше? Даже сейчас, в бледном свете показавшейся луны, я различаю седину на его затылке. Мы не стары, но уже не молоды. У нас есть будущее, но о нем уже нужно думать. Как мы – я и Тилль - будем жить дальше? Как быть на старости лет? Я чувствую, что надо что-то менять. Эта любовь всегда была нелегка, но желанна, и мы как-то жили с ней. Жили, не особенно задумываясь о будущем, только настоящим мигом… Быть может, в этом и была наша сила? Почему я стал терять ее сейчас, задумываться? Почему я думаю о завтрашнем дне … и не о нашем, а о моем завтрашнем дне, о дне… без Тилля? Да, надо что-то менять, но неужели… неужели я могу допустить, что менять должны не мы, а я, что менять надо именно ЕГО?
Мне страшно и гадко на душе от этих мыслей, как бы я хотел, чтобы они никогда не приходили мне в голову! Но теперь уже я не могу их отбросить. И я задаю Тиллю роковой вопрос, никогда не звучавший столь конкретно:
-Что будет дальше?
Он не спит, он прекрасно слышит меня. Но не отвечает. Должно быть, потому, что не хуже меня понимает, что обычный ответ «Мы» уже не подойдет.
Вдруг раздается осторожный стук в дверь. Я в испуге вскакиваю, поспешно ворошу покрывало на полке Шнайдера, чтобы создать видимость смятой постели. Открываю. Это вернулся Шнай.
-Не разбудил?
-Да нет, я тут задремал немножко.
-Да уж, я тут с Тиллем тоже чуть не заснул, еще бы, такое сонное царство!
Шнай смеется, так искренне, так легко. Я поражаюсь его тактичности, меня наполняет огромное чувство благодарности, я даже не знаю, как ее выразить.
-Шнай, ты… ты просто… настоящий друг!-хлопаю его по спине, и он отвечает тем же:
-Какие проблемы, дружище!
Минутой позже я оказываюсь в своем купе. Оливер теперь уже лежит, задумчиво глядя в потолок. Мне становится легко и приятно, что я снова здесь, а не с Тиллем. Я пугаюсь этого, но ничего не могу с собой поделать: да, мне лучше одному. Мне лучше, когда я возвращаюсь от Тилля, чем когда иду к нему. Такое ощущение… словно выполненного долга. Но очень неприятное.
-Олли… Можно вопрос?
-Ну.
-Что такое дружба?
-Ну… Когда людям вместе легко и приятно.
-Но чем тогда отличается любовь?
-Когда любишь… вместе может быть трудно и неприятно, но друг без друга – невозможно.
-Умно сказано.
-Да нет.
Поезд начинает медленно сбавлять ход.
-Сейчас остановка, двадцать пять минут. Я расписание смотрел,-говорит Оливер.
Я вышел на перрон в поисках одиночества. Тусклый свет фонарей едва рассеивал темноту, противная изморось покалывала лицо. Найдя глазами скамейку, сел на дальний край, закурил. Из поезда вышел Рих, скользнул по мне взглядом и молча сел на другой конец. Я наблюдал, как он длинными ловкими пальцами изящно достает из пачки сигарету, чиркает зажигалкой. Курит быстро и неутомимо, устремив глаза в даль. Видимо, задумался.
А ведь его лицо почти не изменилось. Мне так хорошо знакомы эти резкие, прямые черты. Они были точно такими же много лет назад… может быть, более свежими, молодыми; он и сам был молод, хотя курил так же часто и много, как сейчас. Когда он делает затяжку, кожа плотно обтягивает скулы, и лицо становится еще более суровым. Затем он едва заметно приоткрывает губы, чтобы выдохнуть дым, и сухость лица сглаживается мгновенным успокоением.
Я готов смотреть на него вечно.
Мы долго курим и молчим, Рих заканчивает раньше – как это на него похоже. Я жду его взгляда, его красивых голубых глаз, я уже знаю, что сейчас он на меня посмотрит. И он смотрит: я как в замедленной съемке наблюдаю за медленным движением его головы, сначала вниз, подбородком к груди, словно для разгона, потом – вверх и в сторону, где сижу я. Эти глаза всегда были такими искренними и открытыми, внимательными и пытливыми, но самое главное – они были полны любви. Готовности. Готовности на все ради меня. Теперь… теперь ее не было. Чего-то не хватало, чего-то важного, настолько большого, что его могла заменить только пустота. Или – вина? Я видел вину в его глазах, вину, сожаление, что угодно, только не любовь. Он и смотрел-то как-то неохотно, не так, так раньше, когда не мог оторваться от меня часами, а словно по старой привычке. Я не хотел видеть этот виноватый взгляд, словно просящий извинить его. Да и его минет сегодня казался неким актом извинения.
Я отвернулся. Рих не понимал, что не виноват, дело было не в нем. Я днями и месяцами наблюдал, как уходит из его глаз любовь. Он еще не замечал это, и я не давал ему повода заметить, но каждая новая капля равнодушия отдавалась во мне страшной болью. И вот теперь равнодушия стало слишком много, чтобы он мог не замечать его дальше. А он, видимо, считал себя виноватым за недавние клятвы в безумной любви и не находил смелости сказать… сказать «все». Все кончено. Ведь все кончено. Я покосился налево: он уже не смотрел на меня. Конечно. А холодный ветер бил его по лицу, по нежной коже, заставляя прикрывать глаза, и тогда от ветра начинали трепетать ресницы. Так хотелось защитить его, согреть, прижать к себе… Но я знал, что он не хочет этого. Я не стал.
-Тилль… Ты не ответил. Что будет дальше?
-Ты уверен, что именно это хотел спросить?
-Что будет дальше?
-Это зависит от тебя.
-Но я хочу, чтобы сказал ты.
Заглядываю в его глаза. Он упирает взгляд в землю, чтобы не дать мне увидеть их, не дать мне увидеть правды.
-Я, Рих? А ты? Ты ничего не хочешь мне сказать?
Он молчит. Нервничает, я чувствую это, знаю по тому, как он царапает ногти друг о друга.
По-моему, до конца остановки еще минут десять. Хорошо. Мы пойдем каждый в свой люкс, растянемся каждый на своей полке… Никаких обязательств, никакой неловкости. Будем жить, как обычные люди, ничем не связанные. Ничего не изменится. Для остальных ничего даже не будет заметно. Даже для него. А я смогу… смогу выдержать один.
-Тилль, я не хочу этого.
-Да?
-Нет. В смысле, я не хочу, чтобы ты не так меня понял… не так понимал. Я думаю, не стоит, то есть, нет, это не должно кончаться… Так закончиться. Я не совсем понимаю, но…
Он говорит быстро и сбивчиво. Цепляется за слова. Зачем? Какой толк от слов, когда моя жизнь взяла и обрушилась на моих глазах? Она рушилась долго и постепенно, так, чтобы я успевал выстрадать каждый миг и каждый час, рушилась так уверенно и целенаправленно, чтобы у меня не могло остаться ни сомнений, ни надежды, что это может прекратиться. Она рушилась в глазах Риха, и я избегал смотреть на него, но от этого становилось только хуже. Каждый новый раз я желал и боялся заглянуть в его глаза, узнать, насколько разрушена моя жизнь, сколько мне еще осталось, и больше всего боялся в один прекрасный день не увидеть ее совсем. Зная, что это неизбежно. Она вконец обрушилась сегодня, сейчас. Моя жизнь. Моя жизнь - это была его любовь.
-Тилль, скажи что-нибудь. Пожалуйста, просто скажи.
Но что я могу сказать? Разве мертвые разговаривают? Я не хочу говорить. Не могу. Не люблю. Без слов - лучше.
-Тилль!
-Ты сам все знаешь. Мне нечего говорить.
-Неправда, я не знаю. Помоги мне. Позволь мне узнать.
-Нечего знать. Сам разбирайся.
Я тяжело поднимаюсь со скамьи. Тяжело, потому что мне самому тяжело. Тяжело в сердце, тяжело в душе. Их уже нет, они умерли, а я остался. И он, он, Рихард, моя любовь, мой убийца, он еще хочет, чтобы я сам объяснял ему это. Он настолько слаб, что не может найти силы уйти, и просит меня оттолкнуть его. Но и для этого тоже нужны силы. У меня их совсем нет. Нет и больше не будет.
Я иду к поезду. Я больше не хочу оставаться рядом с Рихом, я не должен позволить ему увидеть мое искаженное страданием лицо. Лучше равнодушие, чем жалость.
-Стой, Тилль! Подожди! Подожди!
Он кричит, и я замираю на пустом перроне, стоя к нему к нему спиной.
-Я скажу. Я не хочу терять тебя. Я хочу… я думаю… я хочу остаться с тобой. Не бросай меня, не надо, не уходи. Ты мне дорог, очень дорог. Я не понимаю, почему так получается.
Опять слова. Очень много, очень искренне, и… очень пусто. Я не слышу главного. Не слышу тех слов, в которые Рих всегда вкладывал столь огромный смысл. «Я люблю тебя». Я никогда больше не услышу их.
-Хорошо, Рихард. Слушай меня: МНЕ не хочется больше быть с тобой. Ты мне не нужен. Я тебя не люблю! Не люблю! И больше ко мне не подходи!
Я сделал это. Теперь он свободен. А я… мне уже все равно. Но теперь я тем более не покажу ему своего лица.
Не медля и не оборачиваясь, я запрыгиваю в поезд, быстро пробегаю в свой люкс, падаю на кровать… Меня больше нет. Есть только ощущение Рихарда, где-то там, за стеной, на перроне. Потом он тоже запрыгивает внутрь, и я чувствую его приближение. Его шаги, которые я знаю наизусть и которые никогда уже не остановятся около меня. Они раздаются так отчетливо и… так спокойно.
-
-
26.10.2009 в 15:25-
-
26.10.2009 в 15:31-
-
26.10.2009 в 17:22-
-
26.10.2009 в 18:52