thousand-yard stare
не самый трогательный дневник.
за вдохновение спасибо г-ну М. Каллину и девочке по имени Джелиза-Роза.
20 - 0.
0.1.2.
Лучшее время. Я его не помню.
3.
У меня маленькое круглое тело. Мне кажется, что я – шарик пуха, забившийся в пустую камеру колеса. Лето. У меня на зубах хрустит мелкий кварцевый песок. Внутри пустой шины пахнет пылью, горячей резиной, протухшим пивом и машинным маслом. Я укладываюсь полукругом, совпадая изгибом с линией колеса, и слушаю, как бабушка зовет меня по имени.
Я ненавижу свое имя. Поэтому не хочу на него отзываться.
читать дальше4.
Мне снится сон. Во сне я под водой. Там светло, но свет, проходя сквозь воду, делается мутным и словно бы ватным. Все кругом зеленое – разных оттенков. Водоросли, дно, пылинки в толще воды. Я не могу дышать, и мне чудится, что сейчас где-то в глубине на меня смотрит огромный зеленый дракон. Я недалеко от берега, спиной я чувствую мокрый песок, но не могу всплыть, потому что любуюсь светящейся мутной водой.
Я хочу позвать на помощь. Мама еще не приехала.
5.
Моя племянница и ее сводный брат бегут к повороту деревенской дороги. Я бегу за ними. Еще чуть-чуть и я их догоню, посмеюсь с ними , и они, может быть, наконец перестанут думать, что я хуже их. Я быстро бегу, но успеваю разглядывать дома по обочинам и слышу, как стрекочут кузнечики в сухой траве. Вдруг я падаю. Сразу же поднимаюсь, и сначала мне кажется, что ничего не случилось. Мне даже не больно. Минуту спустя я чувствую, как вниз по ноге что-то стекает, щекочет лодыжку. Я смотрю на свои ноги и вижу, что правая коленка вся в крови и намокшем покрасневшем песке. Мне по-прежнему не больно, но я испугалась, что коленка сломалась и переломится пополам. Я плачу, но племянники убежали куда-то далеко, и никто не приходит. Бабушкина сестра видит меня с крыльца и бежит ко мне. Горячей водой из стеклянной банки смывает с моей ноги песок. Жарко. Пахнет курами и моей кровью.
Молодой медбрат в мятом белом халате наклоняется над моим коленом и протыкает меня иголкой с ниткой. Мне больно. Я прошу его не делать так, но он все равно делает. Мама держит меня за плечи.
6.
Я лежу на полу в прихожей, ухом на холодном линолеуме, и слушаю соседей снизу. Они грохочут кастрюлями и громко говорят по телефону. В прихожей темно. На кухне бабушка готовит тушеную капусту, которая воняет на всю квартиру. Она никогда не солит ее так, как нужно. Всегда получается пресно. Я думаю, что еще немного послушаю и пойду играть в доктора, потому что уже нашелся циркуль и простыня. Кто-то проезжает на лифте, и в моем ухе появляется странный гул и щелчки.
Меня пугает этот звук, но я все равно слушаю.
7.
Вниз по лестнице, ведущей вверх. Я в неудобных кусачих колготках и шерстяной школьной форме. Круглый ворот пиджака неприятно колет мне шею, даже сквозь блузку. Там внизу совсем темно, а на ступенях белесая пыль. Я рассматриваю заляпанные белой краской огромные стремянки, которые стоят рядком по стене, и сломанные доски и парты. Это туалет, которым никто не пользуется. Я думаю, что здесь живут привидения. И может быть, у них здесь даже каток – ведь спускаться по перилам гораздо интереснее, чем просто идти по лестнице. Тут их никто не увидит и не сделает замечание.
Где-то вверху бегают другие дети, и стучит каблуками учительница. Я смотрю на них с темного нижнего этажа, и никто из них не замечает моего взгляда, потому что не знает о том, что я на них действительно смотрю.
8. 9.
Поздний вечер. Ранняя осень. Мы с мамой идем по аллее. Недавно прошел дождь, и земля под нашими ногами похрустывает и пахнет свежестью. Я смотрю по сторонам – на тени, притаившиеся в кустах, как злые собаки, и высокие иссиня-черные кроны вязов над головой. Мне кажется, что в такой аллее непременно должно случиться что-то необыкновенное и таинственное, но ничего не происходит. Я решаю, что в следующий раз, как всегда говорит мама. Дома я наливаю себе чашку горячего сладкого чаю и ломаю в кулаке баранки, чтобы бросить их туда. Мне нравится вылавливать ложкой размокшие в чае баранки и их есть. По телевизору показывают ужастик про Фредди Крюгера. Мне совсем не страшно, и я смотрю весь фильм до конца.
Иногда я представляю, что тоже внутри фильма, на улице Вязов. И жду чего-то, но снова
ничего не происходит. Совсем ничего.
10.
Бабушка лежит на диване в комнате мамы и папы. Ее недавно выписали из больницы, но мама не была рада, потому что в больнице ничем не помогли. Она почти все время спит и ничего не ест. Мама делает ей уколы с какой-то прозрачной жидкостью из больших ампул. Раньше она разрешала мне их открывать, но сейчас нельзя. Она говорит, что это наркотик. У бабушки бледные и худые бедра с обвисшей кожей. Я смотрю, как мама втыкает иглу и выпускает лекарство внутрь бабушки. Когда бабушка просыпается, она просит укол. Папа говорит ей, что ничего ей не надо, старой наркоманке. Мне не нравится, как он с ней разговаривает, я не хочу это слушать, но мамы нет, и все остается как есть.
Бабушка зовет меня Жанной. Но я не мама, мама на работе, а меня она не узнает.
11.
Мама поздно вернулась с работы. Папа на суточном дежурстве. Кроме меня и бабушки дома никого не было. Бабушка вышла на лестничную клетку и начала звать соседей на помощь. Соседка попыталась вызвать скорую, но не знала номера поликлиники. Мама разозлилась. Бабушка не дошла до туалета, и все, что из нее вышло, осталось на полу рядом с диваном. Мама моет это место с хлоркой, потому что у бабушки рак. Потом она делает бабушке укол и пытается накормить ее йогуртом.
Я разговариваю по телефону и говорю: «Хоть бы она поскорей умерла». Это не кажется мне чем-то особенным.
12.
Я валяюсь с мамой на кровати. Приходит папа и говорит, что звонила мамина сестра, и бабушки больше нет. Тетя все повторяет, что бабушка как будто уснула, а я разглядываю ее в гробу, который стоит на столе в зале, и совсем ничего не чувствую. Я не плачу. Мама сказала зачем-то дотронуться до бабушкиной руки. На кладбище сыро, и нас с племянницей оставляют сидеть в похоронном автобусе, чтобы мы не промочили ноги. Мы рассказываем анекдоты про покойников. Я слышу, как бормочет священник и падает земля, которой забрасывают могилу.
В квартире толпа людей за столом. Они едят блины с медом и пьют водку. Меня тошнит.
13.14.
Я смотрю на себя в зеркальной комнате. Белые брюки волочатся по полу, белая футболка с блестящим узором прилипла к груди. Тренер включает музыку и хлопает в ладоши, считая ритм для моих движений. Она невысокая, с тяжелыми бедрами, обтянутыми красными штанами. Я изображаю Элвиса вместе с десятком своих отражений. У меня уже нет сил, но я повторяю снова и снова, путаюсь в руках и ногах, поскальзываюсь на брючине и падаю на паркет.
Преподаватель по вокалу садится за рояль и играет Two become one. Я пою высоким сопрано. В некоторых местах нехватает дыхания, и она перестает играть и просит полюбить эту музыку и спеть ее так, чтобы ее полюбили и те, кто будет меня слушать. Я думаю, что никто все равно не будет, и опять получается плохо.
15.
Я сижу в парке на скамейке и прикуриваю Vogue. Пинаю снег носком своего тяжелого ботинка. Подол длинного черного пальто весь промок. На шаль падает мелкий снег, тает, и от нее начинает вонять псиной и мокрыми окурками. Чуть поодаль на такой же скамейке сидит группка людей в черном и о чем-то оживленно разговаривает. Я прохожу мимо них по заснеженной дорожке. Краем уха слышу: «Goth’s undead! Эй, иди к нам!» Прохожу мимо, не оборачиваясь, и уже вслед успеваю услышать: «Пафосная дура!»
Ветер летит мне в лицо. Я сижу на качелях и, раскачиваясь, смотрю на расцвеченные вечерними огнями купола Спаса-на-Крови. У ограды парка какая-то сумасшедшая горланит Ave Maria. Я тушу сигарету в ледяной каше и ухожу.
16.
Папа кричит на меня с водительского сиденья. Он говорит, что, если я не изменюсь, он лучше собственными руками меня придушит, чем будет терпеть такой позор. Слова слетают у него с языка, как гвозди: сумасшествие, шлюха, наркотики, вон из дома, - и все попадают мне в лицо. Пытаюсь смыть их слезами, но они остаются на месте, где-то в коже. Мне не страшно. Я смотрю на папу во все глаза и пытаюсь понять, как один и тот же человек может быть таким разным. Мне всегда казалось, что он любит меня.
У Ангела длинные-длинные золотые волосы. Я сижу у него на кухне, поджав под стул ноги, открытые черной сеткой и гладкой лаковой кожей. Он кладет голову мне на колени и заглядывает в глаза. Я перебираю пальцами его светлые локоны и смотрю в окно. Двор и все деревья в золоте и бронзе. С ним я чувствую себя в безопасности. Он не посмеет кричать на меня и не станет упрекать в том, что мне больно.
В первый раз кажется, что это невозможно – порезать себя нарочно. А на самом деле – один штрих бритвой. Я смотрю на ряд ровных полос и прижимаю руку к бумаге.
17.
Телефон топит гудками. Выбегаю из дверей гимназии и иду куда-то, все равно куда, потому что не хочу возвращаться домой. Дребезжащий трамвай подбирает меня где-то на Лиговке. Холодно. Ноги в стальных носках ботинок совсем замерзли. Я схожу почти на конечной и заглядываю в Литераторские Мостки. Там тишина. Снег лежит сплошным ковром, и я прохожу по нему, оставляя первые и единственные следы. Спотыкаюсь о плиту. Стираю ледяными пальцами снег с полированного мрамора. Там написано: «Утоли, утоли мои печали. Успокой, успокой мои тревоги». Я возвращаюсь домой. Мама сидит на диване и плачет. Я смотрю на нее и понимаю, что мне все равно. От этого глаза защипало. Зачем-то пришлось обнять ее и сказать: «Мам… Ну не плачь».
Утро. Кофе. Все как обычно. Только теперь я разговариваю с мамой. Не знаю, зачем.
18.
Читаю бесконечные объяснения, глупые слова, пустые обещания. «Я хочу быть с тобой». «…у меня появилась девушка». Я не плачу. Мне смешно. Я включаю горячую воду и захожу в душ. И там смеюсь, сидя на дне ванны. Мне кажется, что мое тело грязное, в нем нет ни единого чистого уголка – все в Нем, все в любви. Я хочу вывернуться наизнанку и вычистить себя жесткой щеткой. Под душем все равно непонятно, плачешь ты или нет.
Лана уходит из клуба. Я остаюсь – еще только полтретьего. Она увидела своего Сирила Грэя, и он сказал: «Нigher!» А мое божество – худой маленький мальчик с разрисованным гримом лицом и полупрозрачными ладонями. Это была последняя ночь, проведенная вместе с ней.
19.
В два глотка выпиваю кофейную кружку любимого вина. Закуриваю. Перетаскиваю ползунок проигрывателя на начало ролика и смотрю. I fuck on first date на черном поле тонкого свитера. «…а собака была такая эбанутая…» Тускло усмехаюсь про себя. Открываю блокнот и ловлю абсурдные мысли, которые на ходу превращаются в историю.
«Какая же ты непутевая, Джелиза-Роза! У тебя даже кровь не может идти как положено!»
Переворачиваю страницу и надеваю на палец кукольную голову.
«Ну и ладно, плевать…» - отвечаю я своему отражению.
20.
?
за вдохновение спасибо г-ну М. Каллину и девочке по имени Джелиза-Роза.
20 - 0.
0.1.2.
Лучшее время. Я его не помню.
3.
У меня маленькое круглое тело. Мне кажется, что я – шарик пуха, забившийся в пустую камеру колеса. Лето. У меня на зубах хрустит мелкий кварцевый песок. Внутри пустой шины пахнет пылью, горячей резиной, протухшим пивом и машинным маслом. Я укладываюсь полукругом, совпадая изгибом с линией колеса, и слушаю, как бабушка зовет меня по имени.
Я ненавижу свое имя. Поэтому не хочу на него отзываться.
читать дальше4.
Мне снится сон. Во сне я под водой. Там светло, но свет, проходя сквозь воду, делается мутным и словно бы ватным. Все кругом зеленое – разных оттенков. Водоросли, дно, пылинки в толще воды. Я не могу дышать, и мне чудится, что сейчас где-то в глубине на меня смотрит огромный зеленый дракон. Я недалеко от берега, спиной я чувствую мокрый песок, но не могу всплыть, потому что любуюсь светящейся мутной водой.
Я хочу позвать на помощь. Мама еще не приехала.
5.
Моя племянница и ее сводный брат бегут к повороту деревенской дороги. Я бегу за ними. Еще чуть-чуть и я их догоню, посмеюсь с ними , и они, может быть, наконец перестанут думать, что я хуже их. Я быстро бегу, но успеваю разглядывать дома по обочинам и слышу, как стрекочут кузнечики в сухой траве. Вдруг я падаю. Сразу же поднимаюсь, и сначала мне кажется, что ничего не случилось. Мне даже не больно. Минуту спустя я чувствую, как вниз по ноге что-то стекает, щекочет лодыжку. Я смотрю на свои ноги и вижу, что правая коленка вся в крови и намокшем покрасневшем песке. Мне по-прежнему не больно, но я испугалась, что коленка сломалась и переломится пополам. Я плачу, но племянники убежали куда-то далеко, и никто не приходит. Бабушкина сестра видит меня с крыльца и бежит ко мне. Горячей водой из стеклянной банки смывает с моей ноги песок. Жарко. Пахнет курами и моей кровью.
Молодой медбрат в мятом белом халате наклоняется над моим коленом и протыкает меня иголкой с ниткой. Мне больно. Я прошу его не делать так, но он все равно делает. Мама держит меня за плечи.
6.
Я лежу на полу в прихожей, ухом на холодном линолеуме, и слушаю соседей снизу. Они грохочут кастрюлями и громко говорят по телефону. В прихожей темно. На кухне бабушка готовит тушеную капусту, которая воняет на всю квартиру. Она никогда не солит ее так, как нужно. Всегда получается пресно. Я думаю, что еще немного послушаю и пойду играть в доктора, потому что уже нашелся циркуль и простыня. Кто-то проезжает на лифте, и в моем ухе появляется странный гул и щелчки.
Меня пугает этот звук, но я все равно слушаю.
7.
Вниз по лестнице, ведущей вверх. Я в неудобных кусачих колготках и шерстяной школьной форме. Круглый ворот пиджака неприятно колет мне шею, даже сквозь блузку. Там внизу совсем темно, а на ступенях белесая пыль. Я рассматриваю заляпанные белой краской огромные стремянки, которые стоят рядком по стене, и сломанные доски и парты. Это туалет, которым никто не пользуется. Я думаю, что здесь живут привидения. И может быть, у них здесь даже каток – ведь спускаться по перилам гораздо интереснее, чем просто идти по лестнице. Тут их никто не увидит и не сделает замечание.
Где-то вверху бегают другие дети, и стучит каблуками учительница. Я смотрю на них с темного нижнего этажа, и никто из них не замечает моего взгляда, потому что не знает о том, что я на них действительно смотрю.
8. 9.
Поздний вечер. Ранняя осень. Мы с мамой идем по аллее. Недавно прошел дождь, и земля под нашими ногами похрустывает и пахнет свежестью. Я смотрю по сторонам – на тени, притаившиеся в кустах, как злые собаки, и высокие иссиня-черные кроны вязов над головой. Мне кажется, что в такой аллее непременно должно случиться что-то необыкновенное и таинственное, но ничего не происходит. Я решаю, что в следующий раз, как всегда говорит мама. Дома я наливаю себе чашку горячего сладкого чаю и ломаю в кулаке баранки, чтобы бросить их туда. Мне нравится вылавливать ложкой размокшие в чае баранки и их есть. По телевизору показывают ужастик про Фредди Крюгера. Мне совсем не страшно, и я смотрю весь фильм до конца.
Иногда я представляю, что тоже внутри фильма, на улице Вязов. И жду чего-то, но снова
ничего не происходит. Совсем ничего.
10.
Бабушка лежит на диване в комнате мамы и папы. Ее недавно выписали из больницы, но мама не была рада, потому что в больнице ничем не помогли. Она почти все время спит и ничего не ест. Мама делает ей уколы с какой-то прозрачной жидкостью из больших ампул. Раньше она разрешала мне их открывать, но сейчас нельзя. Она говорит, что это наркотик. У бабушки бледные и худые бедра с обвисшей кожей. Я смотрю, как мама втыкает иглу и выпускает лекарство внутрь бабушки. Когда бабушка просыпается, она просит укол. Папа говорит ей, что ничего ей не надо, старой наркоманке. Мне не нравится, как он с ней разговаривает, я не хочу это слушать, но мамы нет, и все остается как есть.
Бабушка зовет меня Жанной. Но я не мама, мама на работе, а меня она не узнает.
11.
Мама поздно вернулась с работы. Папа на суточном дежурстве. Кроме меня и бабушки дома никого не было. Бабушка вышла на лестничную клетку и начала звать соседей на помощь. Соседка попыталась вызвать скорую, но не знала номера поликлиники. Мама разозлилась. Бабушка не дошла до туалета, и все, что из нее вышло, осталось на полу рядом с диваном. Мама моет это место с хлоркой, потому что у бабушки рак. Потом она делает бабушке укол и пытается накормить ее йогуртом.
Я разговариваю по телефону и говорю: «Хоть бы она поскорей умерла». Это не кажется мне чем-то особенным.
12.
Я валяюсь с мамой на кровати. Приходит папа и говорит, что звонила мамина сестра, и бабушки больше нет. Тетя все повторяет, что бабушка как будто уснула, а я разглядываю ее в гробу, который стоит на столе в зале, и совсем ничего не чувствую. Я не плачу. Мама сказала зачем-то дотронуться до бабушкиной руки. На кладбище сыро, и нас с племянницей оставляют сидеть в похоронном автобусе, чтобы мы не промочили ноги. Мы рассказываем анекдоты про покойников. Я слышу, как бормочет священник и падает земля, которой забрасывают могилу.
В квартире толпа людей за столом. Они едят блины с медом и пьют водку. Меня тошнит.
13.14.
Я смотрю на себя в зеркальной комнате. Белые брюки волочатся по полу, белая футболка с блестящим узором прилипла к груди. Тренер включает музыку и хлопает в ладоши, считая ритм для моих движений. Она невысокая, с тяжелыми бедрами, обтянутыми красными штанами. Я изображаю Элвиса вместе с десятком своих отражений. У меня уже нет сил, но я повторяю снова и снова, путаюсь в руках и ногах, поскальзываюсь на брючине и падаю на паркет.
Преподаватель по вокалу садится за рояль и играет Two become one. Я пою высоким сопрано. В некоторых местах нехватает дыхания, и она перестает играть и просит полюбить эту музыку и спеть ее так, чтобы ее полюбили и те, кто будет меня слушать. Я думаю, что никто все равно не будет, и опять получается плохо.
15.
Я сижу в парке на скамейке и прикуриваю Vogue. Пинаю снег носком своего тяжелого ботинка. Подол длинного черного пальто весь промок. На шаль падает мелкий снег, тает, и от нее начинает вонять псиной и мокрыми окурками. Чуть поодаль на такой же скамейке сидит группка людей в черном и о чем-то оживленно разговаривает. Я прохожу мимо них по заснеженной дорожке. Краем уха слышу: «Goth’s undead! Эй, иди к нам!» Прохожу мимо, не оборачиваясь, и уже вслед успеваю услышать: «Пафосная дура!»
Ветер летит мне в лицо. Я сижу на качелях и, раскачиваясь, смотрю на расцвеченные вечерними огнями купола Спаса-на-Крови. У ограды парка какая-то сумасшедшая горланит Ave Maria. Я тушу сигарету в ледяной каше и ухожу.
16.
Папа кричит на меня с водительского сиденья. Он говорит, что, если я не изменюсь, он лучше собственными руками меня придушит, чем будет терпеть такой позор. Слова слетают у него с языка, как гвозди: сумасшествие, шлюха, наркотики, вон из дома, - и все попадают мне в лицо. Пытаюсь смыть их слезами, но они остаются на месте, где-то в коже. Мне не страшно. Я смотрю на папу во все глаза и пытаюсь понять, как один и тот же человек может быть таким разным. Мне всегда казалось, что он любит меня.
У Ангела длинные-длинные золотые волосы. Я сижу у него на кухне, поджав под стул ноги, открытые черной сеткой и гладкой лаковой кожей. Он кладет голову мне на колени и заглядывает в глаза. Я перебираю пальцами его светлые локоны и смотрю в окно. Двор и все деревья в золоте и бронзе. С ним я чувствую себя в безопасности. Он не посмеет кричать на меня и не станет упрекать в том, что мне больно.
В первый раз кажется, что это невозможно – порезать себя нарочно. А на самом деле – один штрих бритвой. Я смотрю на ряд ровных полос и прижимаю руку к бумаге.
17.
Телефон топит гудками. Выбегаю из дверей гимназии и иду куда-то, все равно куда, потому что не хочу возвращаться домой. Дребезжащий трамвай подбирает меня где-то на Лиговке. Холодно. Ноги в стальных носках ботинок совсем замерзли. Я схожу почти на конечной и заглядываю в Литераторские Мостки. Там тишина. Снег лежит сплошным ковром, и я прохожу по нему, оставляя первые и единственные следы. Спотыкаюсь о плиту. Стираю ледяными пальцами снег с полированного мрамора. Там написано: «Утоли, утоли мои печали. Успокой, успокой мои тревоги». Я возвращаюсь домой. Мама сидит на диване и плачет. Я смотрю на нее и понимаю, что мне все равно. От этого глаза защипало. Зачем-то пришлось обнять ее и сказать: «Мам… Ну не плачь».
Утро. Кофе. Все как обычно. Только теперь я разговариваю с мамой. Не знаю, зачем.
18.
Читаю бесконечные объяснения, глупые слова, пустые обещания. «Я хочу быть с тобой». «…у меня появилась девушка». Я не плачу. Мне смешно. Я включаю горячую воду и захожу в душ. И там смеюсь, сидя на дне ванны. Мне кажется, что мое тело грязное, в нем нет ни единого чистого уголка – все в Нем, все в любви. Я хочу вывернуться наизнанку и вычистить себя жесткой щеткой. Под душем все равно непонятно, плачешь ты или нет.
Лана уходит из клуба. Я остаюсь – еще только полтретьего. Она увидела своего Сирила Грэя, и он сказал: «Нigher!» А мое божество – худой маленький мальчик с разрисованным гримом лицом и полупрозрачными ладонями. Это была последняя ночь, проведенная вместе с ней.
19.
В два глотка выпиваю кофейную кружку любимого вина. Закуриваю. Перетаскиваю ползунок проигрывателя на начало ролика и смотрю. I fuck on first date на черном поле тонкого свитера. «…а собака была такая эбанутая…» Тускло усмехаюсь про себя. Открываю блокнот и ловлю абсурдные мысли, которые на ходу превращаются в историю.
«Какая же ты непутевая, Джелиза-Роза! У тебя даже кровь не может идти как положено!»
Переворачиваю страницу и надеваю на палец кукольную голову.
«Ну и ладно, плевать…» - отвечаю я своему отражению.
20.
?
@музыка: fla - unleashed (s. komor rmx)
@настроение: мммда
-
-
04.10.2007 в 16:35-
-
04.10.2007 в 16:42-
-
04.10.2007 в 19:13-
-
06.10.2007 в 23:07а вообще напомнило какой-то фантастический рассказ, помню название - "родители были людьми", автора не помню. там от лица ребенка-мутанта. тут тож чего-то такого ждала... типа "я ударю..." +) а не суЕцида =\ мб, переделать?
-
-
06.10.2007 в 23:15и это... суЕцида там нету О_о я его не писал, как щас помню. там вроде кончается вопросом, а не точкой.
может, и правда наждо попонятнее переписать =\