О, да, дайте мне еще одну таблетку!
Эпиграф
Телевидение – это распахнутое окно в мир, из которого иногда хочется выброситься.
(А. Кнышев)
F = mg
(И. Ньютон)
«Криминал, аферист, дача взятки», -
Черный ящик с рогами орет.
Ну а я говорю: «Взяча датки».
Так и спорили ночь напролет.
Я выбросился из окна вместе со своим телевизором. Причина нашего группового самоубийства была проста и лежала на поверхности: он меня достал.
читать дальшеТеперь мы летим вниз, обнимаясь со всей полнотой страстей, будто Ромео и Джульетта. Впрочем, Шекспир на нас не смотрит. Но есть и положительный момент: на нас смотрит Эпикур, потому что так сказали эпикурейцы перед зачетом по философии. В тот вечер Сократ вместе с Ибн Синой жрал мои успокоительные, в воздухе стоял запах поздней схоластики, а по углам хихикали киники. Тараканы тоже бы хихикали вместе с ними, но они не могли хихикать, потому как все до единого умерли. От смеха.
От телевизора пахнет электрической энергией, которой он до тошноты обожрался за эту ночь.
У меня еще есть чертова уйма времени, чтобы подумать. Правда, точного времени я не знаю: для расчетной формулы требуется вес системы тел – меня и телевизора – а я не имею о нем ни малейшего понятия. И вот, наступил тот редкий случай, когда время измеряется не в секундах. Наше с телевизором время равно девяти этажам.
Моя жизнь равна «Девяти этажам», которыми я уже, кажется, всех достал!
Я думаю обо всем этом, пролетая мимо балкона восьмого этажа, перед которым на растянутой веревочке сушатся нецензурных размеров синие трусы в розовую полоску. Китайские, надо полагать.
Девять этажей времени – много это или мало? Нам с телевизором хватит. Тут, конечно, завозмущаются, замахают ручками и затопают ножками знатоки Эйнштейна: все, понимаете ли, относительно. А заодно напомнят, что E = mc^2. Конечно, время следует измерять относительно скорости. Между мною, тобою и Эйнштейном: мы знаем, чему равна скорость света или расщепления атомного ядра, за которым непременно последует ядерная реакция и большой ба-бах. Но, смею вас заверить, сегодня ба-баха не будет. Максимум – «шмяк».
А кто знает, чему равна скорость мысли? В одном скандинавском мифе Тор – тот самый, у которого молот – бегал наперегонки с мыслью, которая легко может обставить в честной гонке не то, что Тора, а самого Михаэля Шумахера. В том же мифе имело место утверждение, что нет на свете никого и ничего быстрее мысли. Теперь – скорость передачи информации по кабельному телевидению. Тоже не мала. Так что мы с телевизором еще можем обмозговать все на свете.
Телевизор, кажется, стошнило: он плюнул мне в рожу сгустком электроэнергии, перебродившей в его электронном желудке. Когда-то мы называли это «статическое электричество», хотя на самом деле это лишь последствия злоупотребления электрическим током. Закидываться меньше надо!
В квартире на седьмом этаже за столом сидят люди и пьют, не чокаясь. У них поминки. Давеча там один дед помер, отправившись в магазин за водкой. В тридцатиградусный-то мороз.
Февраль в этом году очень холодный.
Несколько дней назад я водил одну готическую девушку по Северному кладбищу. Оно огромное и древнее – в самом старом секторе можно найти могилки, упирающиеся своими корнями чуть ли не в 18-й век. Черт, как же звали эту готку... ну, неважно. Мы с ней бродили по заснеженному кладбищу, разглядывая кресты. И чего нам в такую холодрыгу дома не сиделось?
Ах, да, она была начинающей готкой, и сказала мне, что красить глаза черной тушью она научилась, а мертвецов все равно боится.
- Ты гот, а не некрофил, - пожал плечами я. – Так пей красное вино и слушай ХЫМ. Причем тут мертвецы?
- Ну, ты тоже когда-то был готом... бродил же по кладбищу?
Когда-то я был готом...
- Ну, бродил.
- А я боюсь.
Дура.
- А чего мертвых бояться? Они мертвы и уже ничего тебе не сделают. Бояться надо живых.
Вот и потащила она меня на кладбище, чтоб я научил ее бороться с собственным страхом.
Город у нас большой, и в нем есть несколько районов со стандартными названиями – Кировский, Железнодорожный, Советский – и есть два жилых массива. Западный жилой массив и Северный жилой массив.
А знаете, как в моем городе называют Северное кладбище? Северный нежилой массив.
Я купил в кладбищенском магазине две белых астры. Одну взял себе, а другую отдал девушке со словами:
- Положи ее на могилу, которая тебя напугает. Похорони свой страх.
Ну, она и положила сморщенный от холода цветок в сугроб перед надгробием какого-то бандюгана, которого до одури испугалась. А у меня уже давно была на примете своя точка – могила совершенно мне незнакомой четырехлетней девочки.
Я кладу одну белую астру
На могилу, где ангел лежит –
Похоронен мой ангел несчастный,
И совсем на меня не глядит.
- О чем грустишь, друг? – спрашиваю я у телевизора.
Он не отвечает и продолжает безучастно смотреть куда-то вправо. Ах, понятно, там в окне – мерцающий экран, и мой товарищ по суициду слегка завидует своему брату-близнецу, который сейчас сидит в тепле, жрет электричество и притягивает к себе всеобщее внимание.
Мы летим мимо пятого этажа.
Почему именно с телевизором я решил провести девятиэтажный остаток своей жизни? Телевизор сам бы мог ответить на этот вопрос, чем он и занимался все утро, вместо того, чтобы показать мне мою сладенькую Ксюшу Собчак. О, Ксюшечка, если бы я мог выбирать между тобой и телевизором, я бы, конечно же, взял в девятиэтажный полет тебя. Но тебя не было. Я остервенело щелкал по всем каналам...
Тебя не было!!!
Дура.
ДурДом – 2: Собчатник.
Из окна четвертого этажа девушка в желтом халате смотрит на нас с телевизором, нагло пролетающих мимо ее форточки. Несанкционированный полет в зоне повышенной обреченности? Мы – сами себе центр управления полетами, понятно?! Ускорение свободного падения уже тянет нас к третьему этажу.
Ускорение свободного падения. Черт, я как-то несвободно падаю – телевизор мешает. О, да, именно эта четырехугольная зараза и сделала меня несвободным. Вечно несвободен. Человек по своей сути – абонент: либо занят, либо находится вне зоны действия сети. Все мы помним эту мобильную картинку.
Мое свободное падение началось в тот день, когда я впервые затянулся сигаретой. Тогда я мог лопнуть от одной затяжки - я был тощим и злым одиннадцатиклассником. Да, я начал курить в 16 лет. Не самый плохой расклад – некоторые теряют девственность в 12. Но я начал падать, и падал все ниже и ниже. Ускорение привело меня к бутылкам, косякам, таблеткам и порошкам.
Каждый день начинается сигаретой и заканчивается бутылкой. Черт, ну кому я вру? Все дни начинаются телевизором и заканчиваются им же.
Моя жизнь заканчивается телевизором, и я прижимаюсь к нему покрепче. А с чего она началась, жизнь-то... интересно, у моей мамы в родильном отделении был телевизор? Жаль, не спросил. Я всю жизнь был лентяем – даже предсмертной записки не оставил. Писать было впадлу.
Ну вот и первый этаж. У подъезда курят отморозки. Мысли кончились, думать больше просто не о чем, и теперь мы с телевизором можем спокойно сосчитать количество всех атомов во Вселенной, измерить линейкой все Бесконечности и Безначальности и оценить объем машинного масла в луже на асфальте. У нас еще достаточно времени.
Мы выбросились из окна не от плохой жизни, а просто для прикола.
Му-му утонула с камнем на шее. Я лечу с девятого этажа, и у меня на шее висит телевизор. Он крепко обнял меня своими проводами, и я впился пальцами в его черную пластмассу. Летим.
Прикалываемся. Прикольно. У нас два сантиметра времени и целая вечность безвременья, от которого пахнет машинным маслом. Мы с телевизором летим прямо в разноцветную лужу. Ускорение свободного падения равно 9,8 метров на секунду в квадрате. Примерно.
Мне хватило короткого мига
Чтоб поставить полжизни на кон;
И написана целая книга
Про открытый Ньютоном закон.
Ах, вот она, еще одна мысль, последняя, надо полагать:
Ну и зачем?
Телевидение – это распахнутое окно в мир, из которого иногда хочется выброситься.
(А. Кнышев)
F = mg
(И. Ньютон)
«Криминал, аферист, дача взятки», -
Черный ящик с рогами орет.
Ну а я говорю: «Взяча датки».
Так и спорили ночь напролет.
Я выбросился из окна вместе со своим телевизором. Причина нашего группового самоубийства была проста и лежала на поверхности: он меня достал.
читать дальшеТеперь мы летим вниз, обнимаясь со всей полнотой страстей, будто Ромео и Джульетта. Впрочем, Шекспир на нас не смотрит. Но есть и положительный момент: на нас смотрит Эпикур, потому что так сказали эпикурейцы перед зачетом по философии. В тот вечер Сократ вместе с Ибн Синой жрал мои успокоительные, в воздухе стоял запах поздней схоластики, а по углам хихикали киники. Тараканы тоже бы хихикали вместе с ними, но они не могли хихикать, потому как все до единого умерли. От смеха.
От телевизора пахнет электрической энергией, которой он до тошноты обожрался за эту ночь.
У меня еще есть чертова уйма времени, чтобы подумать. Правда, точного времени я не знаю: для расчетной формулы требуется вес системы тел – меня и телевизора – а я не имею о нем ни малейшего понятия. И вот, наступил тот редкий случай, когда время измеряется не в секундах. Наше с телевизором время равно девяти этажам.
Моя жизнь равна «Девяти этажам», которыми я уже, кажется, всех достал!
Я думаю обо всем этом, пролетая мимо балкона восьмого этажа, перед которым на растянутой веревочке сушатся нецензурных размеров синие трусы в розовую полоску. Китайские, надо полагать.
Девять этажей времени – много это или мало? Нам с телевизором хватит. Тут, конечно, завозмущаются, замахают ручками и затопают ножками знатоки Эйнштейна: все, понимаете ли, относительно. А заодно напомнят, что E = mc^2. Конечно, время следует измерять относительно скорости. Между мною, тобою и Эйнштейном: мы знаем, чему равна скорость света или расщепления атомного ядра, за которым непременно последует ядерная реакция и большой ба-бах. Но, смею вас заверить, сегодня ба-баха не будет. Максимум – «шмяк».
А кто знает, чему равна скорость мысли? В одном скандинавском мифе Тор – тот самый, у которого молот – бегал наперегонки с мыслью, которая легко может обставить в честной гонке не то, что Тора, а самого Михаэля Шумахера. В том же мифе имело место утверждение, что нет на свете никого и ничего быстрее мысли. Теперь – скорость передачи информации по кабельному телевидению. Тоже не мала. Так что мы с телевизором еще можем обмозговать все на свете.
Телевизор, кажется, стошнило: он плюнул мне в рожу сгустком электроэнергии, перебродившей в его электронном желудке. Когда-то мы называли это «статическое электричество», хотя на самом деле это лишь последствия злоупотребления электрическим током. Закидываться меньше надо!
В квартире на седьмом этаже за столом сидят люди и пьют, не чокаясь. У них поминки. Давеча там один дед помер, отправившись в магазин за водкой. В тридцатиградусный-то мороз.
Февраль в этом году очень холодный.
Несколько дней назад я водил одну готическую девушку по Северному кладбищу. Оно огромное и древнее – в самом старом секторе можно найти могилки, упирающиеся своими корнями чуть ли не в 18-й век. Черт, как же звали эту готку... ну, неважно. Мы с ней бродили по заснеженному кладбищу, разглядывая кресты. И чего нам в такую холодрыгу дома не сиделось?
Ах, да, она была начинающей готкой, и сказала мне, что красить глаза черной тушью она научилась, а мертвецов все равно боится.
- Ты гот, а не некрофил, - пожал плечами я. – Так пей красное вино и слушай ХЫМ. Причем тут мертвецы?
- Ну, ты тоже когда-то был готом... бродил же по кладбищу?
Когда-то я был готом...
- Ну, бродил.
- А я боюсь.
Дура.
- А чего мертвых бояться? Они мертвы и уже ничего тебе не сделают. Бояться надо живых.
Вот и потащила она меня на кладбище, чтоб я научил ее бороться с собственным страхом.
Город у нас большой, и в нем есть несколько районов со стандартными названиями – Кировский, Железнодорожный, Советский – и есть два жилых массива. Западный жилой массив и Северный жилой массив.
А знаете, как в моем городе называют Северное кладбище? Северный нежилой массив.
Я купил в кладбищенском магазине две белых астры. Одну взял себе, а другую отдал девушке со словами:
- Положи ее на могилу, которая тебя напугает. Похорони свой страх.
Ну, она и положила сморщенный от холода цветок в сугроб перед надгробием какого-то бандюгана, которого до одури испугалась. А у меня уже давно была на примете своя точка – могила совершенно мне незнакомой четырехлетней девочки.
Я кладу одну белую астру
На могилу, где ангел лежит –
Похоронен мой ангел несчастный,
И совсем на меня не глядит.
- О чем грустишь, друг? – спрашиваю я у телевизора.
Он не отвечает и продолжает безучастно смотреть куда-то вправо. Ах, понятно, там в окне – мерцающий экран, и мой товарищ по суициду слегка завидует своему брату-близнецу, который сейчас сидит в тепле, жрет электричество и притягивает к себе всеобщее внимание.
Мы летим мимо пятого этажа.
Почему именно с телевизором я решил провести девятиэтажный остаток своей жизни? Телевизор сам бы мог ответить на этот вопрос, чем он и занимался все утро, вместо того, чтобы показать мне мою сладенькую Ксюшу Собчак. О, Ксюшечка, если бы я мог выбирать между тобой и телевизором, я бы, конечно же, взял в девятиэтажный полет тебя. Но тебя не было. Я остервенело щелкал по всем каналам...
Тебя не было!!!
Дура.
ДурДом – 2: Собчатник.
Из окна четвертого этажа девушка в желтом халате смотрит на нас с телевизором, нагло пролетающих мимо ее форточки. Несанкционированный полет в зоне повышенной обреченности? Мы – сами себе центр управления полетами, понятно?! Ускорение свободного падения уже тянет нас к третьему этажу.
Ускорение свободного падения. Черт, я как-то несвободно падаю – телевизор мешает. О, да, именно эта четырехугольная зараза и сделала меня несвободным. Вечно несвободен. Человек по своей сути – абонент: либо занят, либо находится вне зоны действия сети. Все мы помним эту мобильную картинку.
Мое свободное падение началось в тот день, когда я впервые затянулся сигаретой. Тогда я мог лопнуть от одной затяжки - я был тощим и злым одиннадцатиклассником. Да, я начал курить в 16 лет. Не самый плохой расклад – некоторые теряют девственность в 12. Но я начал падать, и падал все ниже и ниже. Ускорение привело меня к бутылкам, косякам, таблеткам и порошкам.
Каждый день начинается сигаретой и заканчивается бутылкой. Черт, ну кому я вру? Все дни начинаются телевизором и заканчиваются им же.
Моя жизнь заканчивается телевизором, и я прижимаюсь к нему покрепче. А с чего она началась, жизнь-то... интересно, у моей мамы в родильном отделении был телевизор? Жаль, не спросил. Я всю жизнь был лентяем – даже предсмертной записки не оставил. Писать было впадлу.
Ну вот и первый этаж. У подъезда курят отморозки. Мысли кончились, думать больше просто не о чем, и теперь мы с телевизором можем спокойно сосчитать количество всех атомов во Вселенной, измерить линейкой все Бесконечности и Безначальности и оценить объем машинного масла в луже на асфальте. У нас еще достаточно времени.
Мы выбросились из окна не от плохой жизни, а просто для прикола.
Му-му утонула с камнем на шее. Я лечу с девятого этажа, и у меня на шее висит телевизор. Он крепко обнял меня своими проводами, и я впился пальцами в его черную пластмассу. Летим.
Прикалываемся. Прикольно. У нас два сантиметра времени и целая вечность безвременья, от которого пахнет машинным маслом. Мы с телевизором летим прямо в разноцветную лужу. Ускорение свободного падения равно 9,8 метров на секунду в квадрате. Примерно.
Мне хватило короткого мига
Чтоб поставить полжизни на кон;
И написана целая книга
Про открытый Ньютоном закон.
Ах, вот она, еще одна мысль, последняя, надо полагать:
Ну и зачем?
-
-
16.02.2007 в 19:05