Поверженный

[thebadend]

Аннотация: Яркие огни ночного города. Дорогие женщины и богатые мужчины. Мир, где правят деньги и сексуальность. Мир, родивший порок. Это всё давно окружает нас и мы настолько привыкли к законам этой жизни, что на вопросы о подлинных чувствах часто не находим ответа. Он точно знает, что такое любовь. Но в его жизни наступил такой момент, когда он многое отдал бы, лишь бы об этом никогда не знать.


Фил.
В свете фонаря серебрились и мерцали крупицы снега. Они вились под лампой так же, как летней ночью мотыльки и прочая мошкара.
«Всё одно», - подумал Фил и перевел свой взгляд на массивную железную дверь популярного в городе ночного заведения.
- И зимой, и летом…- вслух произнес он, доставая из пачки сигарету.
- …одним цветом – доллары! – подхватила с заднего сидения Вера, пьяно хихикнув.
Фил поморщился. Не тот уровень. Не те люди.
Но в последнее время не те люди стали его постоянным кругом общения. Бессменным, родным, любимым и ненавидимым, от которого невозможно было спрятаться.
Бывало, едешь один по городу домой – глаз сразу выхватывает знакомые вывески клубов, баров. Адреса накладываются друг на друга, вплетая в мысли пряные голоса девушек-диспетчеров. Стоит вступить в эту жизнь – уже никуда не денешься. Куда бы ты ни шел, где бы ты не жил.
Он вспомнил, как они с Маришей ездили в отпуск, в Прагу. Было жаркое, знойное лето. Она снова страшно нервничала, потому что все шло не по плану. Фил же был спокоен. Он благодушно улыбался ей, зная, что так бывает всегда и что не стоит загадывать заранее – все равно ведь не получится. Не получится не совсем, просто будет по-другому.
Мариша была не такой. Она наперед знала, что найдутся проблемы. Всегда была готова к поворотам судьбы, свято верила в неотвратимость неудач.
Когда ехали в отпуск, она беспокоилась, что родители откажутся присмотреть за дочкой, что мама заболеет или, не дай Бог, Маруська.
Беспокоилась, что мест не будет в самолете, или что будут, но неудачные. Боялась, что забудет дома паспорт, поэтому по десять раз проверяла, точно положила ли его.
Когда она устраивалась на новую работу, боялась, что начальник окажется козлом, или коллектив – сборищем недоумков, или же наоборот – начальник будет добрым, отзывчивым, интеллигентным человеком, но ее сочтет недалекой и необразованной.
Машку когда в садик устраивала, все охала, что воспитательница может оказаться жестокой, бездушной, невоспитанной женщиной. Что дети могут быть больными или грубыми, что питание будет плохое.
И когда что-то из этого подтверждалось, например: по прилету выяснялось, что номер, который она хотела, занят, или в садике воспитательница оказывалась слишком молодой, или один из коллег был любителем пошлых шуточек, она победно констатировала: «Я же говорила!»
Скорее для самой себя. Она боялась неожиданностей и не любила сюрпризы. Ей лучше было наперед знать, угадать, предвидеть любую возможную неудачу, чем верить в лучшее и неожиданно получить вместо радости кучу проблем.
Она говорила часто: «Если долго что-то идет хорошо, значит жди беды. За все всегда рано или поздно приходится платить, в том числе и за счастье».
«Эх, Мариша, если бы ты знала, как ты была права», - подумал Фил, но тут же тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль. Горло уже начало сдавливать, но он молодец, быстро опомнился. К черту, к черту. Надо было срочно отвлечься.
Услышав чавканье на заднем сидении, он глянул в зеркало.
- Вера! - укоризненно произнес он и отвел взгляд. Она постоянно ела. Постоянно – это значит почти всегда. Разве что, когда она спала, ее челюсти прекращали привычные жевательные движения.
Ему по сути было все равно – ну хочет, ну пусть ест. Работа обязывала.
Девочки должны держать себя в форме. Вера же и так стандарту не соответствовала, так еще и умудрялась усугублять.
- Да что я? – возмутилась она. – Это просто жвачка!
Но он ее уже не слышал. Мысленно он вернулся в летнюю Прагу.
Когда они с Маришей катались в трамвайчике по старинным узким улочкам, она замечала маленькие магазинчики, причудливые названия, старинные скульптуры, а он видел все то же самое – машины с тонированными стеклами, сутулых парней с мрачным взглядом, молодых девчонок, улыбающихся с лишком призывно, слишком фальшиво, имеющих слишком глубокое декольте.
Он сразу подмечал все возможные точки даже в незнакомом городе, мысленно анализирую уровень услуг, автоматически отделяя городскую элиту от элиты для туристов.
Он силился не обращать на это внимания, нарочно отворачивался и занимал голову другими мыслями, другими впечатлениями. Но, если ты окунулся в этот омут, ты больше не станешь прежним.
«Ждет, никуда не делся», - подумала про себя Маша, увидев зеленые «Жигули». Сильнее толкнув худенькой рукой тяжелую дверь, она протиснулась в проём. Дыхание сразу стало превращаться в пар, а влажные волосы начали замерзать.
Сбегая по обледенелым ступенькам, она поскользнулась на каблуках и чуть не упала. Сердце тут же подпрыгнуло высоко, под самое горло, а ладони вспотели. В этот момент она краем глаза заметила, как дернулся водитель за рулем машины.
«Бойся, урод похотливый», - злорадно подумала она, все еще тяжело дыша от страха. Она сильнее укуталась в синюю дубленку, подбежала к машине и дернула за ручку двери.
В салон тут же проник пронизывающий до костей морозный воздух.
- Садись, давай, Машуня, не выпускай тепло! – крикнула на нее Веерка и шлепнула недовольно пухлыми губами.
Маша забралась в салон и нарочно сильно хлопнула дверью, тут же поймав в зеркале недовольный взгляд Фила.
Она сразу отвела взгляд, довольная своей выходкой. Ей нравилось изводить Фила маленькими пакостями. На большее она была не способна, она это знала, но даже бесить его этими мелочами было несравнимым удовольствием!
Она ненавидела его всем своим маленьким сердечком. Люди, не обладающие даром отзывчивости, нередко компенсируют его чувством юмора. У нее оно было, хоть и черное. Она мстила ему небольшими, но частыми дозами. Размеренно, методично. Она сравнивала свои действия со старинной японской пыткой, когда человеку в сыром холодном подвале капают на темечко ледяной водой. Конечно, это не производило такой эффект, но думать об этом было приятно. Ей нравилось быть жестокой. Не только по отношению к Филу, ко всему миру вообще. Как было сказано в ее любимом мультике: «Если мир отвернулся от тебя – ты должен отвернуться от мира!». Ей нравилась эта фраза. Она считала ее верной и ни в коем случае не хотела подставлять другую щеку.
Хотя за многое она не могла себя простить. Не хотела. В особенности за то, что ступила на эту скользкую дорожку. За то, что не пошла работать по профессии, как мама. Медсестрой, за копейки, за то совесть была бы чиста.
Тщеславие, жажда красивой жизни и богатства, привели ее сюда. К краю порочной чаши, которую ей предстояло испить до дна.
Это была и лень, и малодушие.
Маша была красивой, не глупой девушкой. И вполне могла учиться, могла поступить в институт, получить высшее образование, построить карьеру.
Семейной жизни она никогда не хотела, всегда верила в собственную независимость, хотела стать эдакой железной леди. Даже книжки читала такие, где главными героинями были сильные женщины, которые всего в жизни добивались сами, которых любили самые красивые и смелые мужчины.
Но, видимо, угодно было кому-то наверху, чтобы с Машей во время учебы в старших классах случилась большая любовь.
Да такая сумасшедшая и сильная, что терпеть не было сил.
Его звали Петр. Он был старше ее на много лет. Они познакомились случайно, на Новый год.
Она ловила машину поздним вечером. Времени до двенадцати оставалось в обрез, а еще нужно было успеть добраться до дачи, где ее ждали друзья с настоящим серьезным алкоголем, хмельные, веселые и абсолютно свободные этой волшебной ночью.
Волшебными ночами часто случаются чудеса. Она верила в чудо, ждала его. Но даже не подозревала, что оно окажется спрятанным в теплом кожаном салоне большой черной иномарки.
Красивый, голубоглазый, взрослый. Он заразительно смеялся и остроумно шутил. А еще говорил много интересных вещей, которых Маша никогда не понимала. Она замирала от восторга, кивала головой и поражалась, как точно, как красиво говорит ее спутник.
Это сейчас она понимала, что то был «дешевый понт», как было принято говорить в ее новом круге общения.
До дачи друзей они так и не доехали. Дорогу замело, и встречать Новый год им пришлось в его машине.
В ту ночь она стала взрослой. И после этого она уже не могла по-прежнему общаться со своими сверстниками, одноклассниками. Она даже с мамой не могла больше найти общий язык. Потому что с этого момента она поставила себя на ее уровень. Она поднялась в своих глазах до той черты, после которой ее уже не могли ни к чему принудить.
Она открыла в себе новое, женское. То, чем она могла чувствовать, что для нее лучше, не слушая чужих советов.
Учеба отошла на второй план. Ее закружила взрослая ночная жизнь. Вечеринки в дорогих клубах, на которых она была звездой, роскошные номера в отелях, иностранные машины, иностранные деньги.
Ее новые друзья относились к ней как к равной. Её уважали, ей восхищались.
Эти чувства пьянили её и засасывали.
Но, вместе со школой, кончилась и ее новая жизнь.
Все произошло по известному всем сценарию. Банально и больно.
Она забеременела от Пети.
Родителям не сказала ни слова. Не посчитала нужным. Зато Пете сказала сразу. Потому что любила и была в нем уверена. Она считала, что узнав о ребенке, он жутко обрадуется, сделает ей предложение и она сразу же поженятся. Она где-то слышала, что если девушка беременна, то расписывают сразу.
А потом они отправятся отдыхать заграницу на медовый месяц, где будет белый песок и голубое чистое море.
Много чего думала Маша в тот день, перед самым важным разговором.
Но Петя ничего подобного ей не предложил. Он принял это известие совершенно спокойно, ничуть ему не удивился и так же спокойно предложил ей сделать аборт. Потому что он сам давно женат, детей уже имеет и еще дети ему не нужны. Тем более разводиться с женой он не собирается – это вредно для бизнеса.
А если маленькая Маша рассчитывала на что-то другое, то она смело может отваливать.
Так прямо и сказал.
И Маша отвалила. Аборт, конечно, сделала – куда ей с ребенком в мамину малогабаритку!
Экзамены сдала с горем пополам – и то, благодаря шпаргалкам, которые писала полночи дома. Да и это она делала без всякого энтузиазма.
Когда она поняла, что поступить с тем набором знаний и таким аттестатом она никуда не сможет, было уже поздно.
Её одноклассницы счастливо волновались по поводу вступительных, ходили в кино со своими глупыми мальчиками. А она смотрела тупым взглядом в окно и нервно жевала фильтр сигареты.
Прятаться от мамы она давно уже перестала, да и мама потеряла всякую надежду вразумить дочь, и больше с наставлениями к ней не приставала.
Маша очень быстро постарела. Так ей казалось. В ее жизни уже всё было – большая любовь, боль расставания, красивые машины, деньги, страстные ночи, беременность даже была. Теперь ей не оставалось ничего, кроме как завершить свой жизненный путь.
Смысла жить дальше не было. Она не плакала, не билась в истерике. Просто тихо и спокойно осознавала, что больше в её жизни не будет возможности добиться всего самой, или встретить такую же сильную любовь. Не ради чего было землю топтать.
Но покончить с собой оказалось не так-то просто. В аптеке ей не продавали сильнодействующие препараты, поэтому идея наглотаться таблеток и уснуть отпала. Вены резать она не хотела – страшно представить, что почувствует мама, когда увидит свою дочь в ванне, полной крови и с развороченными как вареная сосиска руками.
Прыгать с крыши высотного дома она тоже не хотела. Вернее, сначала хотела, но после нескольких неудачных попыток вылезти на крышу затею эту бросила.
Да и опять же – мама будет не в восторге от вида кровавого студня на асфальте.
А вечером мама сказала ей, что подала её документы в медицинский колледж. Маша смирилась и пошла учиться. Безрадостно и бесцельно.
Но уже в середине обучения она поняла, что не может так жить. Не может каждый день есть вареную картошку и салаты «Оливье» по праздникам. Не может одеваться на рынках в эти бесформенные тряпки.
Она успела привыкнуть к той красивой жизни, что была у неё, пусть и не долго.
Тогда она сама купила газету, открыла её на странице «Досуг», выбрала наиболее приглянувшееся объявление и позвонила.
Машину качнуло на повороте и Маша ударилась головой об стекло. Резко вынырнув из воспоминаний, она вонзила свой ненавидящий взгляд в спину водителя.
Костяшки пальцев побелели – до того сильно он держал руль.
Они уже около пятнадцати минут мчались по заснеженной дороге, а у Фила перед глазами до сих пор стояли ее худые ножки. В облегающих голень, сапогах на длинной острой шпильке - они так неловко скользили на ступенях!..
Он вдохнул ртом и выдохнул через нос.
В ушах звенело от громкого хлопка дверью. Она специально это делает, совершенно точно.
Ну и пусть. Это самое меньшее, что она имеет право сделать по отношению к нему. Он же сам желал себе за содеянное смерти.
«Смерть есть избавление, а не наказание», - с иронией подумал он и резко крутанул руль, выходя на поворот.
Подумать только, когда-то он даже не задумывался о таком повседневном явлении, как смерть.
Она не ужасала его и не погружала в раздумья. Проще сказать – смерть не интересовала его вовсе. Она просто не существовала в его жизни.
Оба родителя были живы, равно как и бабушка с дедушкой по линии отца. По материной линии он их не знал, а значит, и повода для беспокойства не было.
Он глянул в зеркало заднего вида и сглотнул. Вера рылась в сумочке, то доставая, то складывая обратно косметику, духи, перчатки и все то, что она каждый день таскала с собой. Женщины часто перебирают содержимое своих сумок от скуки. Маша хмурила тонкие брови и смотрела в окно, скрестив руки на груди. Дублёнка собралась складками, и ее подол едва доставал до середины бедер, открывая взгляду ее маленькие острые коленки, обтянутые эластичными колготками. Или чулками. Он впился взглядом в её ноги, чувствуя, как рот наполняется слюной. Сейчас Фил все отдал бы, чтобы узнать, что же всё-таки на ней – чулки или колготки?.. Ему до удушья хотелось прикоснуться к ее ногам губами, почувствовать запах ее нежной кожи.
Фил сморгнул наваждение и вернул свой взгляд дороге, по обеим сторонам которой лежал позолоченный фонарным светом снег.
- Ну, наконец-то, - нарушила тишину Маша. Её голос вернул Фила к реальности. Действительно – почти приехали. За поворотом показалась высотка. В этом доме, на седьмом этаже находилась их штаб-квартира, как в хорошем настроении называла её Валентина.
Подъехав к подъезду, Фил заглушил мотор и уронил руки на колени. Девушки защелкали дверьми, выбираясь из машины, каждая со своей стороны.
Как только дверцы хлопнули, Фил закрыл лицо обеими руками и шумно втянул ртом воздух, как если бы у него неожиданно защемило сердце.
Но сердце не щемило. Он вообще, в последнее время, не испытывал никакого дискомфорта, связанного со здоровьем.
Ему даже начало казаться, что все его страдания и терзания надуманны. Он уже не знал, как сильнее унизить себя, как сделать себе ещё больнее. Да и сомневался, возможно ли это вообще.
Посидев пару минут в тишине и одиночестве, он всё-таки вышел из машины и поднялся в квартиру.
Она была очень просторная и светлая. Паркет в коридоре отзывался стуком из-под ног - радостным и частым, если по нему весело бежали чьи-то легкие ноги. А если на идущего давил непомерный для него груз, то стук становился угрожающим и тяжелым.
Коридор одной стороной закруглялся и сводил на себя двери в комнаты девушек, а другой стороной поворачивал на кухню, которая была соединена со столовой и одновременно являлась кабинетом Валентины.
Валентина сидела на кухне за дубовым массивным столом в черном кожаном кресле. На столе стоял телефон, валялись различные бумаги – сделанные ею записи, вырванные листки из блокнотов и календарей, квитанции об оплате и многое другое.
Помимо бумаг на столе стоял старинный графин. Не то чтобы очень старинный, но родом из сороковых, как минимум.
Он был наполнен коньяком. Валентина понятия не имела, как именно нужно хранить коньяк, но ей уж очень нравилась эта тяжелая рельефная бутыль. Она была в восторге ото всего вычурного, дорогого. Видимость богатства – это то, чем Валентина себя окружила.
Фил про себя назвал Валентину «мадам». Это было нечто среднее между «мамкой» из девяностых и чем-то более уважительным, чем-то, что имеет большее отношения к бизнесу как к таковому. Да и себя Фил считал не «сутером», как звали его за глаза девчонки, а охранником. И Марише почти не приходилось врать.
Девушки уже попрятались по своим комнатам, переодеваясь и готовясь воевать в очереди в душ. Фил прошел по коридору в сторону кухни. Он двигался медленно, чуть сутулясь, так и не сняв куртку и обувь, лениво переставляя ноги. Шаги его были тяжелыми, но почти не слышными. Руки с мороза из карманов джинсов он так и не доставал.
- Всё хорошо? – спросила Валентина, не поднимая головы и продолжая что-то записывать на клочке бумаги.
- Всё хорошо, - ответил Фил, заходя на кухню.
Он упал на кожаный диван, на котором валялись какие-то вещи, кем-то забытое полотенце, и закрыл глаза.
От полотенца, уже высохшего, исходил знакомый, почти родной запах фиалок. Он заставил Фила улыбнуться, веки его дрогнули, словно во сне.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, он открыл глаза. Валентина выжидающе смотрела на него поверх очков.
Фил скривился и приподнял бёдра, залезая в карман. Подниматься полностью было лень. Он вообще в последнее время стал каким-то заторможенным.
Выудив на свет стопку денег, он бросил её на стол и уронил бёдра обратно на диван, оставаясь лежать так, чуть ли не съезжая с дивана.
Пока «мадам» считала деньги, он сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана флягу. Открутив крышку, он поднес холодный металл к губам и опрокинул её. Огненная жидкость просочилась в его рот, наполнила его и скатилась по горлу в пустующий желудок.
Войдя в комнату, Маша села на диван и стянула сапоги с усталых ног. Тут же встала и вылезла из платья, оставаясь в синем кружевом белье и чёрных чулках.
- Привет, - улыбнулась ей Олеся и потянулась. Она только что проснулась и её тело ещё не остыло от теплоты постели.
Волосы, хоть и были не расчесаны, всё равно лежали так, что лучше их не уложил бы ни один стилист. Естественность – это был её конёк. Она была прекрасна в своей домашней реалистичности. Теплая, родная, она покорила этим не один десяток мужчин. Сероглазая, умная не по годам девушка.
Наверное, поэтому они и сошлись с мадам. Они обе были целеустремленными и расчетливыми.
Это в ней Машу особенно привлекало. Она тянулась к ней, как к эталону женственности, как к своему идеалу.
- Привет, - отозвалась Маша, снимая с себя бюстгальтер и чулки. Она достала из шкафа мягкий банный халат кораллового цвета и взяла с полки полотенце.
- Как всё прошло?
- Нормально. Единственное, ездить с ним в одной машине – для меня это пытка!
Олеся достала из тумбочки пачку сигарет и закурила.
- Почему?
- А то ты не знаешь! – Маша иронично усмехнулась. – Когда я сюда пришла, меня никто не предупреждал, что мой сутер будет мной пользоваться, когда ему вздумается.
Олеся промолчала. Она не хотела говорить на эту тему. Она знала, что произошло, и сама не могла понять Фила. Для неё он был не Фил, а Гриша. Они знали друг друга много лет, он был для неё другом. Она не знала более чуткого, отзывчивого и жизнерадостного человека, чем он.
Та злосчастная автокатастрофа очень сильно его подкосила. Да и это можно понять – он в одночасье потерял и жену, и дочь.
Как он их любил…
Олеся смотрела и завидовала их счастью белой завистью. А какой счастливой была Марина! Она не знала её до их с Гришей свадьбы, но познакомившись, полюбила её как сестру. Конечно, Гриша строго запретил её рассказывать Марине, чем она занимается, поэтому ей приходилось поддерживать легенду. Для Марины Гриша работал охранником в стриптиз-баре, в котором танцевала Олеся.
Марина никогда не ревновала его, а он никогда не давал повода. Они с Олесей стали живым примером того, что дружба между мужчиной и женщиной существует.
А потом её не стало. Её и их малышки, Маруси, Машеньки. Ей было три года, когда всё случилось. Тогда-то Гриша и начал пить. Он стал мрачным, не смеялся и крайне редко улыбался. Стал полностью пустым. И глаза его потухли, и голос стал бесцветным. Шел уже четвертый год с момента аварии, а он до сих пор не мог оправиться. Всё, конечно, было уже гораздо лучше, Олеся это видела. Видела, как в нём снова просыпаются чувства, как он начинает меняться, как смотрит на Машу.
Маша. Она стала той веревкой, которая потянула его наверх со дна, из пропасти, в которую он так старательно себя загонял.
Он не умел проявить к ней своих чувств. Может из-за ощущения вины, а может он просто забыл, как это делается. Но в один из вечеров он навсегда перечеркнул саму возможность их с Машей отношений.
Он был пьян. Пьян настолько, что его шатало от стены к стене. Маша никогда особенно не проявляла к нему симпатии, а этот день так и вообще демонстрировала своё презрение. Он не сдержался. Его переполнила злость, обида, ярость. Алкоголь еще сильнее подогревал его кровь. Он взял её силой. Маша тогда пообещала, что никогда его не простит. И она не простит – Олеся знала это. И Фил это знал.
Маша глянула на Олесю и быстрым шагом пошла в ванную. Она не понимала, почему Олеся так себя ведёт. Будто ничего ужасного не произошло. Будто это нормально. Хотя, откуда ей знать, может и Олесю он тоже насиловал? Может все здесь просто к этому привыкли.
Пока тёплые струи омывали её стройное тело, она думала. Думала о том, что снова влипла в историю. Деньги, конечно, хорошие. Она многое, что теперь могла себе позволить, не говоря уже о том, что она смогла делать для мамы. Но, тем не менее, она прекрасно понимала, что найти любовь ей не удастся, пока она находится здесь. А любви хотелось, как и любой девчонке. Она часто представляла себе перед сном его – красивого, темноволосого, с выразительными глазами и приятным голосом. Сейчас, почему-то, вместо привычного образа принца, перед её глазами появился Фил. Она раздражённо моргнула. Что ещё за новости?
Маша вылезла из ванны и насухо вытерлась махровым полотенцем. Тряхнув мокрыми волосами, она вышла из ванной и зашла на кухню.
Покосилась на Фила. Он лежал на диване, опершись на локоть и прикрыв глаза.
- Опять нажрался? – язвительно бросила Маша, выжимая волосы прямо на пол. – Что, кого на этот раз возьмешь? Может Олеську? Она как раз проснулась…
Фил открыл глаза. Они в момент потемнели. В них отчетливо плескалась злоба.
Он злился на себя и на неё. Злился на водку во фляжке, злился на Валентину, которая всё так же продолжала сидеть за столом.
Он медленно сел, не отрывая от Маши взгляда.
Маша холодно глянула на него.
- Так что? Уже определился?
- Да, - сухо ответил Фил вполголоса.
Эта интонация заставила по Машиной коже забегать мурашки под халатом. Ей стало не по себе.
- Тебя и возьму, - жестко произнес он, хватая её за плечо.
- Отпусти, мне больно! – вскрикнула Маша и жалобно уставилась на мадам, думая, что она мешается. Но ей было всё равно. Она продолжала заниматься своими бумагами, будто прямо под её носом ничего не происходило. Пальцы Фила продолжали сжимать её руку.
- Я закричу!
- Кричи.
- Аааааа! – Маша закричала и замолчала, уставившись растерянно на Фила. – Ааааа! – повторила она, но никакой реакции не последовало. Никто не вышел из комнаты. Валентина по-прежнему не поднимала глаз.
Фил грубо толкнул её к двери из кухни.
- Одевайся!
- Зачем?
- Я сказал, одевайся.
Смелости у Маши тут же поубавилось. Сердце застучало как сумасшедшее, его удары отдавались в висках, путая мысли.
И зачем она его провоцировала? Знала ведь, что он скотина. Ублюдок. Она ворвалась в комнату, с трудом сдерживая слезы.
- Что случилось, малышка? – с балкона выглянула Вера, жуя творожное кольцо. Она снимала с балкона постиранные вещи.
- Ничего! – крикнула в ответ Маша, натягивая платье.
Ничего. Ничего не случилось. Всё как обычно, в порядке вещей.
Она поедет. Поедет, потому что у неё нет другого выбора. Валентина всегда будет на его стороне, она давно его хочет затащить в свою постель и будет всячески ему потакать. А девчонкам всё равно. Им своих забот хватает. Она поедет к нему, чтобы лишний раз ткнуть его мордой в грязь.
Её лицо прояснилась. За свою жизнь она научилась быть циничной. Она поедет и сделает всё так, что Фил ещё долго будет жалеть о том, что сделал.
Она влезла в сапожки, застегнула молнию. Нижнее бельё она одевать не стала – смысл? Да и незачем перед ним красоваться. Поправив шелковое платье и мокрые волосы, она последний раз глянула в зеркало и вышла из комнаты, захватив сумочку. Фил стоял у входной двери.
Она прошла мимо него с высоко поднятой головой и прошла к лифту.
Она слышала позади его шаги, но так, ни разу и не обернулась, пока они спускались к машине.
Он сел за руль, несмотря на то, что выпил. Он так делал достаточно часто, поэтому все, включая Машу, уже давно к этому привыкли.
Она забралась на заднее сиденье и закурила. Он молча завел мотор и машина тронулась с места.
Маша смотрела в окно и не разбирала дороги. Её голову занимали мысли о своей судьбе. Когда она успела так оступиться? Когда она стала такой? Она спокойно ехала в машине с ненавистным ей мужчиной к нему домой, чтобы дать ему всё, что он попросит. Просто так, ни за что.
Они ехали долго, часто поворачивали, уходили во дворы. Наконец машина остановилась у высокого панельного дома.
Фил вышел из машины, не сказав ни слова. Маша вылезла вслед за ним. Он набрал код на домофоне и они вошли в просторный светлый подъезд. Этот дом был одним из тех, где постоянно дежурят консьержки, где всегда чисто, уютно, постелены ковровые дорожки, а на этажах стоят цветы в горшочках.
Фил жил на девятом этаже. Открыв тяжелую металлическую дверь, он пропустил её в квартиру.
Она прошла внутрь, цокая каблучками по паркету. Оглядевшись, она приметила ванну.
- Я пойду, приведу себя в порядок. Не будешь же ты набрасываться на меня, как животное? – бросила она и дернула на себя ручку двери.
Фил ничего не ответил и пошел в комнату, бросив ключи мимо полочки.
Они звонко ударились об пол. Маша проводила его взглядом, покачала головой и закрылась в ванной на щеколду.
Фил прошел в комнату и упал на диван. Перед диваном стоял журнальный столик, на нём стояла пепельница, полная окурков. Рядом со столиком валялись пустые бутылки, выпавшие из пакета, которыми тот был забит до отказа.
Он взял со столика пачку тонких сигарет, забытых какой-то ночной девушкой и закурил. От сигареты исходил какой-то невероятно противный запах.
Его плечо самопроизвольно дернулось, а стеклянный взгляд замер на шершавых обоях.
Сначала было терпимо. Первое время после случившегося. Он пил. Вечер, день, ночь. Не мог остановиться.
Никогда раньше не пил, а тут как заставлял кто-то. Будто бы и успокаивало, будто бы и забывался, засыпал.
Потом третий день – похороны.
Народу пришло – толпа. Все в чёрном, стояли, причитали, плакали навзрыд с диким животным воем. Он тоже в чёрном был. Рубашка ещё со студенчества осталась. Так-то он сам чёрное не очень…
Слез почему-то не было. И ему казалось, что все вокруг косятся на него, осуждающе смотрят и думают про себя: не плачет, не жалеет, черствое сердце.
А может, думали, что он вовсе с катушек слетел. Кто его теперь разберет.
Хоронили в закрытых гробах. Он стоял как вкопанный, не мог пошевелиться, сказать ничего не мог. Смотрел в одну точку. Вот как сейчас.
Его тронуть боялись, плечом задеть случайно. Рядом даже не стояли. Даже родители.
Мать с отцом стояли вместе с Маришкиными родителями, дядей Славой и тётей Женей. Тётя Женя рыдала навзрыд, глаза были красные, узкие, как щёлочки. Дядя Слава был чёрен лицом, тяжел плечами, дышал шумно, молча. Ненавидел. Фил это чувствовал.
По спине катился липкий пот, волосы мокли на шее. Стебли цветов, что он сжимал в руках, превратились в кашицу. На лбу вспухла жила, пульсировали виски.
Перед глазами, как после смерти, пролетали картины их совместной жизни. Эти кадры начали мелькать почти сразу после случившегося и до сих пор не остановились.
День их знакомства: прохладный осенний вечер, только что закончился дождь. В квартире накурено и тесно. Дурным голосом Ленька Шивцов орёт песню под гитару. Запрокидывая голову, смеётся именинница – Алёнка Мазепова. Яркая, солнечная, стриженная под мальчика, в маленьком чёрном платье, с крупными белыми бусами на шее.
Губы красные, зубы жемчужные. Боря Уланов всё шутит, вино ей подливает. Парочки жмутся на балконе, запуская дым в квартиру. А вот и она – сидит за столом в уголке, поглядывает серыми глазами строго, но губы еле заметно вздрагивают в улыбке.
Волосы тяжёлые, от долгого пребывания в косе, волной спадающие по плечу. Юбка чёрная, а на ней – светлые волоски собачьей шерсти. Сидит, согнувшись пополам, упершись локтями в колени, неловко переступает ногами в туфлях на толстенной платформе.
Смотрит на него и брови хмурит, но больше шутливо. Он тогда не стал курить «травку» вместе со всеми. Не потому что не хотел, наоборот, очень хотел! Опозориться боялся, первый раз ведь.
Сразу заметил, что она на него смотрит.
«Нравлюсь?» - спросил мысленно.
«Как думаешь?» - будто взглядом ответила ему. А он не думал, он знал. Просто поиграть хотел. Сам ведь ещё ни разу не играл, чтоб по-взрослому. А тут по-другому и быть не могло.
Вышел на лестницу, будто покурить, хотя сам никогда в жизни не курил. Даже не пробовал. А она – за ним. Тоже – будто…
Он тогда её до дома проводил. Пешком через полгорода.
Или вот: родителей знакомят. Его оба родителя – профессора. Отец – биологии, а мать – математики. И её – мать швея-лекальщица, отец – слесарь разрядный.
Его Марина такая же – не пошла в институт после школы. Пошла на курсы машинистки, сама не зная, зачем. Закончила, работать в издательство пошла. Без особых амбиций карьерных. Он же – напротив. Высшее математическое образование.
Родители грызлись весь вечер. Её - громко говорили, искренне обижались и резко отвечали, а его – интеллигентно, намёками и полутонами. Только на Фила поглядывали, мол, кого же ты нашёл себе, сыночек?
А они с Маришкой сидели счастливые, смотрели друг на друга, да салаты за обе щеки уплетали.
Им нравилось смотреть друг на друга. Ему нравились ее волосы, затянутые в тугой хвост до пояса и брови тёмные, чётко очерченные. А ей нравились его короткие, тоже тёмные волосы, с торчащей чёлкой, и брови, странно сдвинутые к середине. От его смешливого выражения лица он на дурачка был похож. Это тоже нравилось.
Свадьба: Мариша вся в белом, торжественном. Платье пышное, рукава-фонарики, венок с фатой на голове, перчатки кружевные и корсет.
Ох, и намучился же он ночью с эти её корсетом!..
Перед свадьбой они специально брали уроки танцев, по настоянию Марины. У него в крови это было – и ритм, и такт, и темп чувствовать. Мариша же двигалась, как корова на льду. Отдавила ему все ноги, стулья вокруг сносила своими крутыми бёдрами. Злилась, краснела, ноздри раздувала, а он улыбался снисходительно.
- Ненавижу, когда ты так смотришь! – кричала она.
- Как? – он продолжал улыбаться и смотреть, влюбляясь сильнее.
Свидетелем на свадьбе был его лучший друг, Генка Кураев.
На похоронах он стоял позади и с опаской поглядывал на спину друга. То ли обморока боялся, то ли нервного срыва.
А на свадьбе раньше всех проснулся, всех гостей обзвонил, нашёл кольца, которые Фил потерял, стопку водки в него влил на голодный желудок – для храбрости, пояснил.
От этой храбрости Фила всё время нахождения в ЗАГСе мутило так, что в пору было свадьбу откладывать.
С выкупом невесты он тоже справился блестяще, обманув всех гостей и родственников. Филу вообще почти ничего делать не приходилось. Он никогда не обладал такой неуёмной энергетикой, никогда не умел так заводить публику, так шутить, чтоб смеялись все, даже те, кто шутки не понял. Гена был физиком-астрономом.
- Мы с тобой – два светила мировой науки! – говорил он, обнимая друга за шею.
- Да уж, светила… не столько светим, сколько коптим, - весело отзывался Фил.
Вообще Генка был излишне самоуверенным и смешливым. Мариша его не очень любила. Она вообще считала, что Фил не умеет выбирать себе друзей. И это было единственным, в чём его мать была с ней согласна.
Ей претили все эти праздные беседы, мех без причины, поэтому она была готова даже встать на сторону невестки, лишь бы убедить сына не общаться с друзьями, которые портят карму.
А когда Марина сказала «да», он словно дара речи лишился. Стоит, словно немой, глазами хлопает и молчит. Она тогда не на шутку разозлилась, ткнула его в бок острым локтём и зашипела в самое ухо: «Да! «Да» скажи, кретин!»
И выдохнул это, заветное слово. И сразу легче стало, и мутить перестало и всё встало на свои места. Вот так вот и должно быть. Вот Мариша, а вот я. И скоро, совсем скоро у нас появится третий. Сыночек или дочка. Всё в порядке. И этот порядок казался ему настолько удивительным и непостижимым – аж дух захватывало!
А теперь никакого порядка в его жизни не было. Более того – что-то страшное начала происходить с ним. Не правильное.
В ванной шумела вода. Маша. Маша – первое, чем он начал интересоваться после долгих лет пустоты и одиночества.
Этот интерес к другой девушке его очень пугал. От него болело внутри, от него он не мог уснуть и часто смотрел на фотографию Марины с Марусей. Прощения пытался просить, но как-то неискренне выходило. Он сам не понимал, что с ним твориться и заливал это своё непонятное состояние алкоголем.
Маша была полной противоположностью Марине. Разве что цветом волос они были схожи.
Маша была тоненькая, намного младше его, со вздернутым носиком и злыми глазками.
Но чем-то она его зацепила. Зацепила настолько, что он голову терял. А однажды потерял окончательно. И причинил ей такую боль, за которую сам себя простить не мог, не говоря уже о ней. И вот опять он делает тоже самое. И опять не может себя понять. И опять ему страшно.
Маша выключила воду. Она включила её специально, чтобы не слышать ничего из-за двери, и чтобы он не слышал, что она делает. \она накрасила губы ярко-красным, ресницы тушью, глаза подвела чёрным. Ну чисто распутная девка. А что? Пусть получит, что заказывал. Довольная собой, она щелкнула замком и вышла из ванной.
Вышла и замерла. Её взгляд приковали к себе фотографии, висящие на стене в коридоре. Она их не заметила сразу, а сейчас прямо в глаза бросились. Она подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть.
На фотографиях была запечатлена семейная пара – молодой мужчина и женщина. Были еще фотографии маленькой девочки. Должно быть, их дочка. Красивая такая, с задорным взглядом, с двумя косичками. Что-то в ней ей показалось знакомым. Она перевела взгляд на другое фото. Она не сразу его узнала. Конечно же, этот мужчина - Фил. Никаких сомнений.
Только всё равно что-то в нём было не то. Он был не таким, каким она привыкла его видеть. И женщина. Женщина рядом с ним выглядела такой счастливой и так они вместе смотрелись гармонично, что было ясно – она счастлива, благодаря ему.
Голова закружилась. Она всё поняла. Сложила в одну картинку эти, ничего не значащие, фразы. Она тогда не придавала им значения, а теперь поняла. У Фила была семья. Он потерял её. И из-за этого, должно быть, он стал таким. А сколько раз Олеся пыталась ей намекать на это…
И она, Маша, ему нравилась. Совершенно серьезно, искренне.
Ей вдруг стало так стыдно, так мерзко от самой себя. Она вытерла ладонью губы, размазывая помаду по щекам, и заглянула в комнату.
Фил курил, обнимая себя рукой и согнувшись пополам.
В той же рук, в которой он сжимал сигарету, он держал фотографию.
Он гладил изображение большим пальцем, а губы беззвучно шептали: «Простите меня…»
Маша закусила губу и потерла щёку, пытаясь стереть остатки помады.
- Фил… - робко позвала она, не решаясь войти в комнату.
Он дернулся и положил фотографию лицом вниз на столик. Посмотрел на неё влажными красными глазами, хмельными от выпитого.
- Я вызвал тебе такси.