Смерть и Лола…Боже мой, что это была за шея, как очаровательны были выпирающие косточки, выступающие при малейшем движении мышц, а чуть ниже – восхитительно четкие ключицы: казалось, их можно было обхватить пальцами вокруг, мешала бы лишь кожа – такой она была худой. Косточки бедренного таза почти причиняли боль, впиваясь мне в кожу. Хотелось даже не обладать, а просто бесконечно тискать ее, натыкаясь руками, лицом, грудью на ее неподатливое тело...
В первый раз я увидел ее совершенно случайно. Девчонка в мешковатом балахоне, который только подчеркивал ее худобу, сидела в пригородном автобусе у самого окна. Не смотря на то, что была только суббота, а дачники, как правило, возвращаются в город воскресными вечерами, почти все места в салоне были заняты. Не раздумывая, я подсел к ней, и она тут же отвернулась к окну еще больше, поправив наушник, явно не настроенная на контакты с незнакомцами или на контакты с родом человеческим в принципе. Я успел заметить синюю полоску на ее руке – краска. Несколько волос, выбившихся из прически – небрежного конского хвоста – были испачканы такой же, только розового цвета. Почувствовав на себе мой взгляд, она дернула плечом и сердито оглянулась. Расширенные зрачки – алкоголь, наркотики или близорукость. Было очевидно, что последнее.
Я проследил за ней – это не составило труда. Она шла, не оглядываясь, не смотря по сторонам, никого и ничего вокруг не замечая. Оставалось только удивляться, как ее еще не сбила машина или что-нибудь в таком духе.
Во вторую нашу встречу, на сей раз отнюдь не случайную, следов краски на ней не было, распущенные волосы аккуратно падали на плечи и спину и при этом оставляли лицо открытым, так как были закреплены по бокам, чуть повыше ушей, парой фиолетовых невидимок, а сама она находилась в более приподнятом настроении, нежели несколько дней назад. Она даже задержала на мне чуть рассеянный взгляд. Бедренные косточки, две маленькие, сильно выступающие точки – верх простой джинсовой юбки приходился прямо на них. Конечно, она меня не узнала. Я решил подождать еще, прежде чем предпринять что-то еще.
Позже, лежа в полной темноте, в ожидании сна, я думал о ней, о том, как ее дразнили в средней школе из-за худобы, как она не успела заметить в себе перемен, как расцвела и стала такой, какая есть сейчас – интересной как минимум. Наверное, тогда она и отгородилась от людей. Чертовы средние школы – свою я, правда, так и не смог вспомнить, но, тем не менее, все это не мешало мне четко представлять их в качестве увеличенных копий муравейников, в которых лишь создавалась видимость слаженной работы коллектива, а на самом деле каждый был только за себя.
Два дня спустя я запретил себе думать о ней. Я даже не искал секундных встреч, мельком, на улице или в общественном транспорте, но выкинуть из головы это щуплую фигурку, а вернее, ее обладательницу, никак не удавалось. Я почти ненавидел за это себя и ее, но себя я все-таки любил – этого мне не занимать, а вот ее практически и не знал вовсе.
Интуиция не подвела, и в следующую субботу я сидел в заднем конце салона автобуса и наблюдал, как она вошла, как окинула быстрым взглядом всех пассажиров и села на ровно отдаленное ото всех место у окна, положив на соседнее сиденье свой рюкзачок, с явным намерением сообщить таким образом, что не желает, чтобы к ней кто-нибудь подсел. У нее на коленях покоилась раскрытая книга, но девушка даже не пыталась сделать вид, что читает. Всю дорогу она, как и в прошлый раз, не отрываясь, смотрела в окно. А я смотрел на нее. Господи, она могла бы стать такой просто добычей, вот уже неделя, как она, по идее, должна была бы разлагаться в какой-нибудь яме или в овраге под корнями деревьев, в самой чаще леса. Вместо этого я сидел в стареньком автобусе и наблюдал девчонку, чьего имени я даже толком не знал.
Тем не менее, имя у нее было. Лола. Каким же еще могло быть имя этого создания, кроме как Лолита?
Я заговорил с ней тем же вечером, прямо на выходе из метро. Банальное «привет» так озадачило ее, что я с трудом сдерживал улыбку. Ее прищур и то, как она пыталась вспомнить, кто же я такой – это читалось у нее в глазах – были если не умилительными, то хотя бы просто милыми от своей беспомощности. Я впервые услышал ее голос, насыщенный интонациями, эмоциональный и мелодичный, высокий и детский. Совсем еще девочка.
- Эм…привет?
- Мы незнакомы, - внес ясность я.
- Так что же вы со мной здороваетесь? - от неприкрытого раздражения в ее голосе мне становится не по себе – я очень вспыльчивый, очень быстро завожусь, могу ударить, убить – все, что угодно.
- Если бы я спросил, как пройти в библиотеку – было бы оригинальнее? - не сумел удержаться от легкого сарказма.
На секунду она растерялась, но быстро взяла себя в руки и, резко отвернувшись от меня, энергичной походкой пошла вперед, оставляя после себя густой шлейф всевозможных травяных запахов.
Ночью, в своем убежище, где я оставался наедине с собой и своими мыслями, где меня никто не мог потревожить, я представлял, как она впитывала в себя лестной аромат, бродя среди деревьев, стряхивая с руки прилипшую паутину с запутавшимися в ней каплями воды, как прикасалась к древесной коре, проводила ладонью по пробивающейся сквозь слой прогнивших прошлогодних листьев траве. И бабочки - на нее обязательно должны были садиться бабочки, нервно порхающие в потоках света. Безумная мысль о бабочках засела у меня в голове. Уже погружаясь в свой почти летаргический сон, я подумал что, должно быть, у нее под кожей тоже живут эти странные крылатые насекомые. Пока я спал, мне снилось, как я выпускаю их на волю, и они разлетаются в разные стороны – из ее живота, как из волшебной шкатулки.
Тем временем, моя экзотическая бабочка Лолита уже и думать обо мне забыла, а я стал одержим этой идеей. То чувство, что я испытывал в те дни, отчасти было похоже на то, что чувствуют коллекционеры, заказывающие за огромные деньги антиквариат, старинные монеты, древние фолианты, редкие виды бабочек, в конце концов, откуда-нибудь из-за океана, и дрожат в предвкушении момента абсолютного обладания.
Она уже была моей, хотя я и не мог пока что насыщать свой разум мыслью, что владею ею. Все остальное словно существовало в параллельной вселенной, не пересекающейся с той, в которой моя Лолита находилась в ловушке моих ладоней, как пойманная бабочка, истерически шевелящая бархатными крылышками в тщетных попытках освободиться.
Следующую неделю я наблюдал ее каждый день, стараясь оставаться незамеченным. Я выслеживал ее, как обезумевший от голода хищник рыщет по зарослям, вынюхивая свежие следы потенциальной жертвы.
Я не помню, как дожил до очередной субботы. Я шел за ней по пятам с самого утра. Мы проехали через весь город, потом она долго ждала автобус на остановке, и я еле успел вскочить в заднюю дверь, прежде чем водитель объявил о прекращении посадки. Впрочем, зря я из кожи вон лез, чтобы только не попасться ей на глаза, она и не пыталась замечать что-либо вокруг, не подозревала, что за ней следят, и уже давно. Мы долго ехали, сначала по городу, потом по пригородному шоссе, вышли практически перед самым кольцом, на непонятной полуразрушенной остановке, вокруг был только лес, и единственное, что напоминало о цивилизации – это дорога. С нами вышли еще несколько человек, навьюченных, как ослы, тюками и корзинами – дачники. Я мысленно вздохнул с облегчением, ведь, останься мы с ней один на один, она могла бы узнать меня и, что еще хуже, заподозрить неладное.
Я позволил Лоле уйти далеко вперед, остальные наши спутники повернули в другую сторону – к своим садоводствам. Примерно через четверть часа я совершенно внезапно потерял ее из поля зрения. Пробежал вперед, затем вернулся – ее нигде не было видно. Наконец догадавшись свернуть с тропинки, я чуть было не попался и не раскрыл себя. За деревьями поляны, залитой солнцем, не было видно, и я очень удивился, внезапно выйди из тени крон под яркие потоки света. Развалины какого-то дома остро пахли сухим и теплым деревом и краской. Одна стена была расписана причудливым узором из переплетающихся растений и запутавшихся в них птицах, нарисованным ее рукой.
Через несколько мгновений я увидел и ее маленькую фигурку, склонившуюся над какой-то ямой, откуда она доставала спрятанные банки с красками. Девушка не успела меня заметить, и я благополучно скрылся за одной из двух уцелевших стен чего-то, по форме напоминающего развалившийся сарай.
Зачем и для чего моя Лола расписывала эти руины, я не знал, но через несколько минут она была настолько увлечена процессом, что не заметила, как я не спеша подошел к рюкзачку с ее вещами и положил в него конверт с большой сонной бабочкой, купленной мною накануне вечером.
…Она порхала у стены, делая легкие, почти невидимые взмахи кисточкой, по нескольку раз обводя одну и ту же линию, затем очищая инструмент для рисования о небольшую тряпицу, и оттеняя уже нанесенный узор другим оттенком. Ее светлые волосы, собранные в пучок на затылке, искрились на солнце, создавая впечатления золотистого ореола у нее над головой, а если долго смотреть на нее, не отводя глаз, начинало казаться, что она вся источала теплое, чуть искрящееся сияние. Она была необыкновенна – моя худенькая Лола…
Конверт она обнаружила лишь через несколько часов. С минуту удивленно вертела его в руках, недоверчиво оглядываясь по сторонам, затем, наконец, открыла, и сонная бабочка разных оттенков коричневого, с темными кругами с желтой каймой, еле живая, лениво раскрывающая тонкие крылышки во весь их скудный размах, легла в ее маленькую ручку, но лишь на считанные секунды. Лола отбросила насекомое, которое, даже не пытаясь взлететь, упало и затерялось где-то в траве. У моей прекрасной повелительницы бабочек нее была аллергия на их пыльцу.
Я вышел из своего укрытия и направился прямо к ней, а она замерла от неожиданности, стояла, не шелохнувшись, щурясь на солнце или от близорукости, силясь разглядеть, кто же я такой. Я подошел вплотную, спокойно раскрыл перед ней ладони, выпуская из тесного плена еще штук пять бабочек. Они выпорхнули прямо ей в лицо, одна даже осталась сидеть на ее волосах.
- Вы…вы что?... вы кто?.. – хватая ртом воздух, но еще не задыхаясь по-настоящему, выдавила она, шаря рукой у себя по груди, чтобы убедиться, что пока еще нет тахикардии.
Анафилаксия должна была появиться в ближайшие несколько минут.
Девушка была так напугана, что, на мгновение забыв обо мне, бросилась к своему рюкзаку, чтобы достать лекарство, но я не беспокоился насчет этого. Все, что она могла там найти – это ворох бабочек. Целый ворох маленьких прекрасных насекомых, таких смертоносных для нее.
Из ее груди вырвался не то вздох, не то полузадушенный крик отчаяния, когда она увидела множество маленьких разноцветных крылышек, наполовину поломанных и не выдержавших всего пути до места казни, но это не помешало им стать орудием убийства.
Я тихо подошел сзади, ласково опустил руки ей на волосы, произнося успокоительное «шшшш». Лола резко отпрянула, но мне удалось притянуть ее к себе и обнять. Ее покрасневшее от слез или от начинающегося приступа лицо я с силой прижал к своей груди, и она несколько раз судорожно всхлипнула и выдохнула горячим влажным воздухом прямо мне на кожу. Наверное, от такой близости с ней – первой в наших жизнях – у меня закружилась голова, и она выскользнула из моих рук и бросилась бежать в сторону дороги. Она была слишком маленькой и худенькой, чтобы суметь оторваться от меня, но мне даже не пришлось ее преследовать – отбежав совсем немного, она свалилась, словно подкошенная, в высокую траву, попыталась ползти, но уже ничего не могла сделать. Я возвышался над ней, как палач над осужденным, голова которого уже лежит на плахе и ждет своей участи быть отделенной от тела.
Она была прекрасна – испуганная, взъерошенная, бабочка Лолита перед смертью. Я все доставал пригоршнями маленьких помятых и полумертвых бабочек из глубоких карманов куртки, осыпал ее ими, как цветами, а она продолжала смотреть мне в глаза, и ее расширенные зрачки чуть подрагивали под напряжением моего взгляда или по какой-то другой причине – не важно.
Когда начались конвульсии, она просто перестала обращать внимание на меня, мои ласки и успокаивающие поглаживания, впадая в полубессознательное состояние, а косточки на ее шее, казалось, были близки к тому, чтобы прорвать тонкую кожу. Она дышала резко и часто, с трудом втягивая воздух, словно слишком густой молочный коктейль через тоненькую трубочку. Что-то у нее в горле умоляюще хрипело, и она открывала и закрывала рот, словно пойманная на крючок и безжалостно брошенная на днище лодки рыба.
Я отчетливо помню момент, когда она перестала дышать. Судороги прекратились, и она как-то неловко обмякла, словно сдалась и подчинилась мне. Бабочки, сонные от ночной прохлады, выросшие в каком-нибудь инкубаторе и непривычные к капризам погоды, не разлетались, а так и остались сидеть на мне, на ней, словно рассыпались вокруг нас крупными и яркими каплями.
Сейчас, распластанная на земле, находящаяся прямо в моих руках, она выглядела еще более худой и угловатой. Ее ноги были чуть согнуты, и острые коленки, испачканные и разбитые, из такого положения выглядели просто-напросто детскими.
В среднем продолжительность жизни бабочки составляет десять дней, в редких случаях – до трех недель. Моя же прожила ровно четырнадцать суток с момента нашей первой встречи – можно считать, что ей повезло, моей бедной бабочке Лоле.