Анни.

[.Кайлиана.]

Анни идет по пустым проспектам, жмурится, думает о своём.
Анни пятнадцать и мир - прекрасен. Завтра поедет на водоём
С мамой и братом под запах пряный летних кувшинок пить горький чай.
Анни пятнадцать. Она любит маму, брата и вид перелётных стай.
Город застыл в предвечерней стуже, улиц пустынных сжимает крюк.
Анни спешит приготовить ужин. Вечером нужно позвать подруг,
Чтобы смеяться, держать за руки, быть легче маленького пера*...
Город теряет последние звуки. С голоду кружится голова.
Анни шагает упругим шагом. Смотрит на искры рождённых звёзд.
Мама, наверно, играет с братом. В клетке поёт прирученный дрозд
О чём-то далеком, волшебно-птичьем. Сказочных странах, больной тоске.
Анни узнала сегодня обычай писать желания на песке
И завтра у берега водоёма найдется чаячьее перо.
Анни мечтает увидеть Тома и загадает, конечно, его.
Смуглого, сильного. Взгляды-льдинки. Летом ему поступать в институт.
Анни считает: они - половинки. Он помнит едва, как её зовут,
Но это не важно! Алеют щеки и мысли зажались тугим клубком.
Она представляет свои дороги, думает стать городским врачом,
Чтоб непременно спасала жизни смерти и подлости супротив.
Будущее завлекает призмой ярких свершений и перспектив.

Анни идёт по пустым проспектам. Слышит движение за спиной.
Анни пятнадцать. Но мир - опасен.
... она никогда не придёт домой.

*речь идет о известной игре, под названием "легкая, как пёрышко, крепкая, как доска".

___
UPD

Том просыпается среди ночи, шарит рукой и включает свет.
Мир одинок, сиротлив, непрочен. Тому семнадцать долбанных лет.
Комната куца, глаза слезятся. В комнате зябко с дурного сна.
Может, когда ему стукнет двадцать и для него зацветёт весна?
Ну а пока - листопад конспектов, голос, охрипший от сигарет.
Тому хотелось бы вспомнить детство, выйти из комы, увидеть свет,
С неба сорвать ярких звёзд крупицы, взвыть на луну беспородным псом...
Том бы хотел обернуться птицей. Он представляет себя дроздом.
Серым, невзрачным, но песни-трели шлющим в далёкие небеса...
Пьяный отец захрапел в постели. Том поднимается, трёт глаза.
Тому семнадцать, порез над бровью. И оплеуха ещё саднит.
Томас своё выгрызает с кровью. Томас об этом не говорит.
Только твердит, крепко стиснув зубы, что поскользнулся (шаги легки).
Когда у папаши пылают трубы - не самое страшное кулаки.
Город застыл в предрассветной неге, улицы-крючья сплелись узлом.
Том вспоминает о первом снеге и девочке, жившей от них за углом.
Тонкой и легкой, глаза-сапфиры. Нежные губы и сердце - свет.
Он бы отдал все богатства мира, чтобы её оградить от бед.
Он бы смотрел, как она смеётся. Слушал дыхание, шел след в след.
Ночь истекает. Восходит солнце. Том вспоминает: Погибла. Нет.
Мысли запутаны. Правда горька.

... маленький дрозд клювом бьёт в стекло.
Том улыбается и впервые чувствует, как тепло.

@темы: Авторское, Грустное, Любовь, Смерть, Стихи, Город

---

Летняя ведьма.

[.Кайлиана.]

Моё чудовище воет где-то за стенами нашего черного замка.
Я закрываю глаза и мне кажется, что, вместе с сотнями вспышек факелов, наступила зима.
_

Когда я была совсем юной девушкой - мне всё давалось легко. Я сплетала счастье из ветра и первых весенних рос, обвивала свои волосы яркими лентами и даже нежные голубые цветы, которые росли на речном берегу, не могли сравниться с глубокой синевой моих глаз. Каждую летнюю ночь в мой маленький домик, на самом краю речного селения, приходили заблудшие и истерзанные люди, чтобы поклониться моей красоте и поверить в мою ворожбу. И я дарила им своё, вытканное из небесных узоров, счастье, не скупясь, врачевала их больные сердца и души. "Летняя ведьма" - поговаривали в далёких больших городах. "Летний ангел" - благоговейным шепотом повторяли паломники.
А холодной зимой я запиралась в своём маленьком тёмном домике, и читала старинные книги. Не разжигая огня.
Они согревали мне руки, дарили мудрость и сохраняли мою жизнь, слабой искоркой вздрагивающую от каждого порыва ледяного северного ветра. "Ишь, спряталась. Цветочек-то зимы боится!" - перешёптывались поварихи и прачки. "Она погибнет в тот же миг, как её нога коснётся зимнего снега" - передавалось из уст в уста простое пророчество.
А я сидела у окна с очередной книгой в руках и смотрела потерявшими синеву глазами, как суетятся бедные, измученные люди, под смертельно опасным для меня снегом, и ждала. Приходила весна, а за ней начиналось бескрайнее лето. И синева вновь возвращалась в мои глаза, и руки послушно вплетали яркие ленты в блестящие волосы.


За волчьим лесом, не далеко от речного селения, на высоком вороньем холме, стоял заброшенный старый замок. Даже чёрные птицы, чьим именем люди прокляли это место, не смели приблизиться к самой маленькой башенке, коснуться ограды, давно покрывшейся рыжиной ржавчины и тлена. Люди твердили мне и друг другу: "Стены не забывают зла".
Но он манил меня так отчаянно... Каждый камень могучего замка кричал и плакал в моих предрассветных снах, умолял меня явиться на зов, очистить его от боли и памяти.
И, в канун своего двадцатилетия, я решилась. Я распустила свои яркие ленты, надела лёгкое белое платье и отправилась в путь, босиком ступая по раскалённым дорожным камням. Мои бедные слабые люди плакали, глядя мне в след. Только маленькие дети и некоторые старики улыбались и верили: "Она не может сгинуть в этой громадине. Только зима способна убить нашего Летнего ангела".


Тяжелые ворота открылись бесшумно, пропуская хрупкую вспышку тепла и света - мой тоненький силуэт. Колючие кусты расступались и, казалось, уползали в тень, боясь коснуться моего тонкого летнего платья. Вверх по винтовым лестницами, затем пустынными коридорами.... Старых замок вёл меня, смыкая привычную тьму за моей спиной.
Я шагала без страха, босые ноги ощущали холодный мощеный пол. Ощущали пахнущий сыростью камень и что-то ещё, медленное и вязкое, уползающее в незаметные щели, стоило только опустить взгляд.
Всё выше и выше, в главную башню. Я толкнула руками тяжёлую дубовую дверь. Она распахнулась так быстро, как-будто всю жизнь ждала только меня. Глубокий вдох, ещё один шаг, и.... Яркий свет ослеплял и жёг сильнее, чем золотое июльское солнце. Когда я смогла снова открыть глаза - на меня смотрела прекрасная молодая девушка. Светлые волосы убраны разноцветными лентами, тонкие белые руки, алые губы. И даже речные незабудки не могли бы сравниться с синевой её глаз... Я протянула руки к видению, и моё отражение в старинном серебряном зеркале, тоже сделало шаг вперёд. В миг, когда наши пальцы сомкнулись, пыльное стекло прочертила глубокая молния трещины. Заголосили, засмеялись, заплакали тысячи каменных голосов. И время остановилось для меня.

С того момента я не покидала, ставший уже моим, заброшенный замок. И, вскоре, в его окна начал пробиваться солнечный свет, шипастые кусты в садах покрылись алыми и белыми розами. Забили журчащими струями фонтаны, исчезли тени. Мой замок возвращал себе утраченное когда-то великолепие. Только трещина на прекрасном зеркальном стекле становилась всё шире и глубже, и всё громче рокотали голоса, забившиеся в её темноту.
Моё двадцатое лето вскоре закончилось и наступила зима. Но не книги уже согревали мои пальцы. Не они сохраняли мне жизнь. Я больше не покидала комнаты с зеркальным стеклом, не отрывала взгляда, стараясь запомнить каждую благородную линию на своём безупречном лице, каждый томный изгиб своего гибкого статного тела. Только всё чаще мне казалось, что что-то смотрит на меня из глубины моих собственных глаз.


Минули месяцы. Старый замок был теперь совсем светлым, но птицы по-прежнему на прилетали в его сады. Только люди перебороли страх и уже в замок потянулась длинная вереница моих усталых паломников. Я улыбалась им, как и раньше, но ни один из них не вернулся назад. Что-то изменилось во мне, но тогда ещё я этого не замечала... Я наняла слуг из числа молоденьких девушек, что выросли на родном мне речном берегу, чтобы они следили за моей красотой. Иду, чтобы та расчёсывала мои золотистые волосы. Аду, чтобы она увлажняла маслами мою нежную белую кожу. Зару, чтобы шила шелка моих одеяний. Дару, чтобы набирала горячие пенные ванны. Последней я призвала к себе Розу, чтобы она готовила изысканные кушанья и подавала их в излюбленную мной комнату с зеркальным стеклом. Все девушки были юны и прекрасны, как первые цветы. Но даже их красота меркла рядом со мной.


Так пролетело пять долгих лет. Я любовалась своим отражением, когда в комнату вошла Роза, с подносом чёрного винограда. Но миг её лицо отразилось в моём серебряном зеркале. Чёрные блестящие кудри спадали на нежный высокий лоб, а зелёные большие глаза сверкали в свете настенных свечей... Это длилось лишь миг, она наклонилась к столу и её отражение исчезло, в зеркале вновь проступило моё лицо. Я не отрывала глаз и никак не могла поверить... То, что смотрело на меня с той стороны стекла, уже не светилось истинной красотой. Редкие седые волосы едва прикрывали ввалившиеся щеки, глаза потеряли свой блеск, линии тела размылись. Я закричала. Комната вторила мне эхом тысячи голосов. Стекло брызнуло осколками. И то, что давно желало прорваться наружу, наконец получило своё.
Огромный зверь, не похожий ни на что, что я видела раньше, издал оглушающий рык, которому, казалось, вторило всё моё естество. Я сидела на полу и спокойно смотрела, как кричит и пытается вырваться из ядовитых когтей прекрасная черноволосая Роза. Всё было кончено очень быстро. Зверь вернулся в свою зазеркальную обитель и серебряные осколки вновь слились воедино и стали моим зеркалом. Вся прежняя красота вернулась ко мне в тот миг, когда зверь вырвал глаза и сердце юной черноволосой Розы.
Девушки не спрашивали ничего. Я сама сказала им, что Роза отпросилась домой, к своей больной матери. Они верили мне, а я ласково улыбалась им и уходила назад, в страшный шёпот своей излюбленной комнаты.


Каждый месяц всё повторялось вновь и, с каждой смертью, моя красота пламенела всё ярче. Чудовище уже не уходило обратно в свой шепчущий мир, а пряталось где-то в закоулках переплетающихся коридоров. Вскоре замок опустел, а из моих служанок осталась одна лишь длинноволосая Ида. Она отменно выполняла всю работу и была тиха и невзрачна, словно маленькая мышка. Моё чудовище скребло ночами холодные камни древних стен, я шептала во сне имена отдавших мне красоту девушек и ветер разносил их по путанным галереям старого замка. Но длинноволосая Ида всегда была вежлива и никогда не спрашивала ни о чём. Только трудилась дни напролёт и читала ночами старые тяжёлые книги, как когда-то делала я сама.
Время двигалось вперёд и наступило новое жаркое лето. Только замок остался холодным и тени вернулись на свои обжитые места. Моя красота иссякала с каждым днём. Я рычала ночами и скребла ядовитыми когтями заплесневелые серые стены в бессильной звериной ярости. А по утрам мне спокойно улыбалась невзрачная Ида и подавала завтрак в тонких фарфоровых сервизах. Отчаянье грызло меня, моя красота не должна была угаснуть.
Размытая тёплыми дождями дорога безошибочно привела меня к селению на речном берегу, поросшем ослепительно-голубыми незабудками. Была точно такая же июльская ночь, как и когда замок ещё только манил меня. Две сущности, два отражения, слились воедино. Три прыжка, взмах когтистых лап - и охота закончена, а на земле передо мной раскинув руки лежит окровавленная и безглазая тряпичная кукла, ещё минуту назад смеявшаяся таким звонким, живым смехом.
Из ночи в ночь я выходила на охоту. А утром, просыпаясь в своей постели, первым делом кидалась к возлюбленному зеркалу, любуясь вновь возвращенной себе красотой.
Всё текло своим чередом, мои руки почти полностью связали привычки. И я не слышала - не хотела слышать! - что простые люди в селении всё решительнее кричали: "Летняя ведьма связалась с Дьяволом!".


И вот однажды мой привычный стеклянный мир дрогнул и рассыпался звоном зеркальных осколков. Близился час охоты. Бурая шерсть на моей спине подрагивала, я разминала лапы в нетерпении. Но в эту ночь моим когтям не суждено было отведать крови. Ворота открылись тихо и решительно, пропуская мужскую толпу, пестрящую факелами и вилами. Замок на Вороньем холме жаждал вернуть своё. Я била шипастым хвостом и крушила мебель в бессильной ярости. За спиной тихо отворилась дверь. Ида, моя длинноволосая мышка Ида, уверенно вошла в мою любимую комнату и лёгким движением набросила на мощную шею зверя тусклую медную цепочку, найденною в самом далёком подвале.
Она разорвала нас. Меня и моего зверя... Раскидала в разные стороны. Лишила сил.

_

Я стою в центре рыночной площади. Руки стянуты разноцветными шелковыми лентами, седые волосы скручиваются и темнеют от жара. Мои слабые, бедные, беспомощные люди смотрят с ненавистью на немощную старуху, ту самую Летнюю ведьму, которая отдавала им по крупицам сплетённое из ветра и росы истинное счастье.
Стены не забывают зла.
Огонь поднимается всё выше, но я не кричу и не чувствую боли.



Моё чудовище воет где-то за стенами нашего черного замка.
Я закрываю глаза и мне кажется, что, вместе с сотнями вспышек факелов, наступила зима.

@темы: Мифическое, Авторское, Грустное, Смерть, Рассказ

---

Йестина. Ведьма, которая помогала влюблённым.

[Конфетная Сила]

***

Ёжик пискнул и быстро откатился из-под ног Йестины. Как раз вовремя: ведьма мела пол так рьяно, что едва не наступила на него.
Йестина подслеповато прищурилась:
— А, ты... иди-ка сюда.
Она аккуратно взяла ежа на руки и посадила на стол.
— Так, на чём я остановилась? Ах, да. И тогда колдунья сказала ей: "Хорош-шо, я превращ-щу твой хвоссст в человеческие но-оги... Но взссамен ты отдаш-шь мне сссвой чудесссный го-олоссс..."
Йестина выпрямилась и утёрла пот со лба.
— И этой колдуньей была ты? — с замиранием сердца спросил ёжик.
— Я? Не-ет. Но история поучительная.
Ёж насупился и стал расхаживать по столу.
— А почему ведьма не помогла ей просто так?

Далее.

— С чего бы? — огрызнулась Йестина.
Ёжик неодобрительно посмотрел на неё. Женщина фыркнула и вернулась к полу.
— Попросила бы золота! — всё возмущался ёж. — Сокровищ! Ведь русалочка была дочерью морского царя, она могла дать ведьме любые богатства! Но вот так... голос...
Йестина скривилась.
— Послушай-ка, Клеменс! Чтобы колдовство сработало, надо вложить часть себя. А то — здорово ты придумал! "Я его так люблю, так люблю, жить без него не могу. Поэтому пусть ведьма сварит зелье, пусть ведьма прочитает заклинание, пусть ведьма проведёт ритуал... а я посижу в сторонке, спою о своей любви"? Так чудеса не делаются!
Ёжик задумался. Йестина подождала ответа, но его не последовало.
— Сокровища, золото!.. тебе они сильно помогли стать человеком? Да подумай сам: зачем чуду золото?
Клеменс хлопнул глазами.
— Ты права. Как-то я...
Речь его прервал уверенный стук в дверь. Клеменс вздрогнул: за те десятки дней, что он пробыл здесь, впервые кто-то зашёл к ним. И это было понятно, в конце концов, избушка стояла посреди леса.
— Входи, коль пришёл... — проскрипела Йестина.
Дверь отворилась, за ней оказался широкоплечий молодой человек. Он оглядел избу и в изумлении остановил свой взгляд на хозяйке. Клеменс понимающе кивнул: когда он впервые увидел Йестину, то удивился не меньше. Худа она была настолько, будто и вовсе никогда не ела, почти слепые глаза её были выпучены, как у рыбы, а цвет их был столь светлым, что издалека был заметен лишь зрачок, тусклые волосы торчали во все стороны, а тонкий, почти безгубый рот изгибался в кривой усмешке... трудно было даже поверить, что она человек!
Гость потянулся перекреститься, но Йестина зло шикнула на него.
— Ты это брось! — проскрипела она. — Вот тебе и рыцарь! Имя не назвал, здрасте не сказал, а туда же — руками махать! Садись, Лорант, нечего мне тут!
Гость моргнул и послушно опустился за стол рядом с Клеменсом. Ёж присмотрелся к нему. Хоть одежда Лоранта и была истрёпана, черты его лица выдавали благородное происхождение и древность рода. Но главным в его лице были глаза. Ясные, яркие, они показывали чистоту его души и помыслов лучше, чем могли сделать любые слова.
— Ну, рассказывай свою беду. Хотя чего рассказывать, все вы одинаковые! Влюбился, как водится. В принцессу, конечно. А с её королевством война... король Ульдред, папенька её, и слушать тебя не захочет, да и твоя королева не оценит...
Рыцарь удивлённо покачал головой.
— Вы и вправду великая колдунья. Я не ошибся, придя к вам.
— Вели-икая! — Йестина хмыкнула. — От меня-то чего хочешь? Могу и тебя, и твою зазнобу в лягушек превратить. Хочешь? Тогда все людские войны вам нипочём будут.
— Н-нет, в лягушек лучше не надо, — вздрогнул гость от этой мысли. — Но... я знаю, что война началась из-за пропавшего у короля Ульдреда Щита Солнца... он думает, щит похитил наш принц, но я уверен, что это не так... если бы я только мог вернуть ему этот щит...
— Верну-уть!.. Скажешь тоже! Может, всё-таки в лягушек? Так-то оно попроще будет.
Рыцарь упрямо помотал головой. Йестина нахмурилась.
— Послушай-ка, Лорант! Щит этот уже далеко-далеко!
— За тридевять земель?
— Ну, не за тридевять, конечно... за двадевять, может быть, но всё равно ж далеко. Да ещё и у самого султана Ахмеда. Слышал, поди? Войско его столь велико, что всем людям вашего королевства не одолеть! Ни в жизнь тебе не справиться, только голову сложишь.
Йестина отвернулась и указала на дверь.
— Ты не понимаешь! — воскликнул Лорант. — Это настоящая любовь, и нет ничего сильнее неё! За одну надежду быть с прекрасной Эйрене я готов на всё! Моё сердце бьётся ради неё, мои мысли только о ней... Я не выживу без неё!
Ведьма насмешливо фыркнула.
— Не вы-ыживешь... Ну, коли так, слушай, дуралей! Я скажу тебе, где лежит меч Эдуарда Жестокого. Султан давно ищет его и согласится обменять его на щит. Но Ахмед хитёр и жаден, он захочет получить и меч, и щит, так что обязательно бросит тебя в темницу... Я могу сварить зелье, после которого султан весь день будет честным и справедливым. Как ты дашь ему это зелье — уж не моя забота. Но если сумеешь, то до заката беги прочь из его страны. Тогда ты вернёшь старику Ульдреду его щит и женишься на принцессе.
Клеменс увидел, как засветились глаза Лоранта.
— ...Да только не сможешь ты: погибнешь ещё на середине.
— Я смогу! Я на всё готов!
— Гото-ов... А знаешь ли ты, дурень, что чтобы всё это получить, ты должен отдать свои глаза?
Лорант вздрогнул. Клеменс посмотрел на него, потом на ведьму и снова на него. Это ведь шутка?
— А? Чего уставился, дуралей? Часть себя не отдашь — чуда не сделаешь, это и ежу известно. А, ёж, так или не так?
— Так, — хрипло выдохнул Клеменс. Сердце его замерло в ожидании ужасного. Всё казалось таким нечестным, таким неправильным. Этот благородный муж пришёл к ним, готовый к любому сражению, на любой подвиг — а уйдёт отсюда беспомощным слепцом?
Рыцарь испуганно взглянул на говорящего ежа. Он снова потянулся перекреститься, но Йестина опять цыкнула на него, и Лорант замер. Он зажмурился и сказал, словно с обрыва кинулся:
— Я согласен.
Лицо Йестины прорезала улыбка, рыбьи глаза сверкнули. Она заметалась по избе, налила воды в котелок и поставила его на огонь, сняла с потолочной балки несколько охапок трав, выбрала нужные, бросила какую-то щепоть в огонь, и пламя сразу же стало зелёным. После этого ведьма начала читать заклинание и бросать в котёл свои травы. Комнату заволокло удушливым синим дымом. Вскоре Клеменс не видел уже ничего. Оставалось лишь гадать, что происходит...
Из синевы перед ним раздался полный боли крик Лоранта и хриплый смех Йестины. "Нет! Это неправильно! Так не должно быть!" Клеменс метнулся вперёд, но ничего не было видно. Он свалился со стола, упал на что-то мягкое, кажется, это был Лорант, ёж метнулся ещё раз, едва не свалился с лавки, обо что-то ударился, но тут туман рассеялся. Рыцарь слабо застонал.
— Я... вижу!.. — удивлённо произнёс он. — Плохо, но... вижу! Мои глаза... — Лорант коснулся руками век. — Я думал, их не будет...
А Клеменс не мог оторвать взгляда от Лоранта. Он видел то, что рыцарь узреет ещё нескоро: глаза Лоранта были блёклыми, почти белыми, выпуклыми, словно у рыбы. Клеменс перевёл непонимающий взгляд на Йестину и замер от ужаса: посреди жуткого лица ведьмы были ярко-синие, ясные глаза.
— Вот твоё зелье, — прокаркала Йестина. — Иди, куда надобно.

***

Анна замерла, прижав руки к лицу. По избе металась жуткая, будто заморенная голодом женщина с всклокоченными волосами.
— А тебе не всё ли равно, где жить? — провыла она куда-то вглубь избы.
— Я попросил Лоранта передать письмо моей семье, — донёсся в ответ смущённый голос, — и хотел узнать, как дела в королевстве. Да и не понимаю, зачем нам уходить? Лорант вернулся живой и здоровый, женился на принцессе... чего нам опасаться?
Из-под стола, таща в зубах маленький кулёк, выполз ёжик.
— Чего-чего, Клеменс, — зло прорычала ведьма. — Он жене расскажет, та — подружкам, и вскоре у моих дверей будут все бездельники королевства. Некоторые даже с факелами, — ведьма обернулась и только тут увидела Анну. — Вот! Смотри, уже началось.
Но Анна не испугалась — наоборот, стала бояться гораздо меньше. Ведь у ведьмы были такие чистые, такие честные глаза! Как бы ни было ужасно её лицо, каким бы страшным не казался голос — человек с такими глазами просто не мог быть злым.
Анна оправила своё старенькое платье и неуклюже поклонилась.
— Здравствуйте, госпожа ведьма! Я Анна, Томаса-охотника дочь, из соседней деревни пришла. Беда у меня приключилась: Ганс, жених мой...
— Да не тарахти ты! Знаю, знаю, помирает он. А я что? Сам виноват! Пошто пьяный на лошадь полез?
Губы Анны запрыгали. Неужто ведьма не поможет?..
— Йестина! — укоризненно воскликнул ёж.
— Йести-ина, — повторила ведьма. — Чтоб тебя черти жарили!.. Ладно, сейчас приду. А ты следи, чтоб она не стащила чего.
И ведьма быстрым шагом вышла из дома. Анна опустилась на скамью. Зачем ведьма так сказала? Она не воровка какая-нибудь, она честная девушка! Да и кому в голову придёт воровать у ведьмы?
— Не обижайся на Йестину, милая девушка, — услышала Анна тихий голос.
— Ёжик! — радостно воскликнула она. — А почему ты разговариваешь?
Ёж печально вздохнул.
— На самом деле я заколдованный принц. Нет-нет, не пугайтесь, заколдовала меня не Йестина. К ней я пришёл за помощью, как и вы. Но она не смогла снять проклятье — лишь сократила его срок с тридцати лет до года. Но я и этому очень рад.
Тут как раз вернулась ведьма. В руках она держала какой-то корень.
— Вылечу я твоего хахаля. Но взамен, — ведьма оценивающе оглядела Анну, — ты отдашь мне свои волосы.
Анна вздрогнула и невольно схватилась за косу. Волосы были единственным красивым в ней: Анна было слишком полная, неуклюжая, широкое лицо её было всё усыпано веснушками... Ганс так часто говорил, что ему нравится её коса... Что, если он перестанет любить её? Впрочем, Анна тут же разжала руки. Пусть Ганс разлюбит её, пусть она всю жизнь будет несчастна — лишь бы только он жил.
— Что угодно, госпожа ведьма!
— Что уго-одно... — ведьма вновь оценивающе посмотрела на Анну.
— Йестина! — повторил ёж.
— Я лечу умирающего! — зло отозвалась та. — Беру по-божески! А, ладно, хватит и волос...

***

— Я тут подумал, — принц Клеменс пробежал по лавочке и сел рядом с ведьмой. — Ты всё-таки приносишь добро. Ведь эти люди так любят друг друга! Без тебя они всю жизнь были бы несчастны! Но они платят не такую уж большую цену. Что Анна — ну стали у неё волосы короткие, что ж такого? — что Лорант... не это ведь главное в жизни!
— Опять тебя на болтовню потянуло, — ворчливо проскрипела Йестина. — Скучаешь, что ли? Так давай я расскажу чего, лучше, чем твои нравоучения слушать...
Клеменс устроился поудобнее, но ведьма надолго замолчала. Её синие глаза — принц уже почти привык к ним — задумчиво смотрели в стену.
— Когда-то римляне верили в бога по имени Купидон. У бога этого был колчан с волшебными стрелами, и нередко он стрелял ими в людей. Но стрелы эти не убивали их, нет... они были гораздо опаснее. Они заставляли людей испытывать любовь настолько сильную, что...
Йестину прервал тихий стук в дверь.
— Стой там! — поспешно рявкнула ведьма.
Она быстро пересекла комнату и достала из сундука паранджу — покрывало, каким укрывали лицо женщины на востоке. На лице Йестины остались видны лишь ярко-синие глаза, да длинные волосы по бокам.
— Заходи, кто бы ни был!
Порог переступила молодая девушка. Она изумлённо уставилась на Йестину, а Клеменс — на неё. Удивиться было чему обоим. Йестина с её европейским лицом выглядела нелепо в восточном наряде. А гостья... гостья обладала столь потрясающей фигурой, что Клеменс сразу пожалел, что он не человек. Потом, конечно, порадовался: а то натворил бы глупостей...
К стыду своему, Клеменс был вынужден признать, что даже в теле ежа он не мог сосредоточиться на словах гостьи, лишь глупо смотрел на неё. Словно во сне он услышал, как рассмеялась Йестина. Её глаза ("Не её", — поправил себя Клеменс) жадно сверкнули.
Клеменс зажмурился. Он уже знал, что попросит Йестина...

***

Клеменс осуждающе глядел на Йестину.
— Ты же говорила, что для чуда неважны земные блага! Что нужно пожертвовать частью себя!
— Частью себя?.. Да... — пропела Йестина, всё так же крутясь перед зеркалом.
— Тогда почему в этот раз ты забрала волшебное зеркало?!
Йестина улыбнулась своему отражению, надула губы, похлопала длинными ресницами.
— Ну... считай, что это было не чудо, — без особого внимания пропела она.
— Не чудо?! — чуть не задохнулся от возмущения Клеменс. — В таких же делах ты забирала у людей глаза, волосы, фигуру, губы, голос, ноги... Бог не упомнит всего остального! И я всегда говорил себе: ничего страшного, ведь иначе нельзя, а...
Йестина опустилась на колени, заглянула ежу в глаза и тихо произнесла:
— Заткнись.
После этого она снова перестала обращать внимание на Клеменса. Она резко выпрямилась и коснулась зеркала рукой.
— Свет мой, зеркальце, скажи,
  Да всю правду доложи:
  Я ль на свете всех милее,
  Всех румяней и белее?
Клеменс задумчиво посмотрел на Йестину.
— Разговариваешь с зеркалом? Удачи.
Ведьма нахмурилась.
— Неужели я что-то перепутала?.. А как же там было?
Тут по зеркалу пробежала рябь и раздался голос, похожий на тихий звон:
— Ты прекрасна, спору нет,
  Но я дам тебе совет:
  Не в лице с фигурой дело...
— Вот! А я что тебе говорил! — победно воскликнул Клеменс.
Йестина швырнула в него вазой, ёж увернулся, но замолчал. А зеркало и не замедлилось:
— ...Хоть прекрасно твоё тело,
  Ты им вовсе не владеешь.
  Как же ты и думать смеешь,
  Что милее всех на свете?
Йестина хмурилась всё сильнее. Клеменс окончательно притих: сейчас должна была разразиться буря.
— Да, конечно, лик твой светел...
  Но осанка, но походка!
  Я не спорю: ты красотка.
  Но чтоб зваться лучшей самой,
  Стоит их исправить, право.
  А ещё манеру речи, и...
Зеркало всё продолжало, и всё сильнее хмурилась Йестина.
— Что ж... — наконец протянула она. — Если подумать, не так уж и много осталось.
Она быстрым шагом вышла из комнаты. Сейчас, сменив столько мест, они жили в развалинах какой-то башни, и Клеменс подумал, что Йестина, наверное, опять спустилась в подземелья. Он подождал, но ведьма всё не возвращалась. Принц грустно засопел и полез в свою корзинку. В этой корзине Йестина переносила его с места на место, там же Клеменс и спал. Ведьма давно сделала ему там мягкую подстилку и одеяльце... да, давно... всего месяц остался ему в образе ежа, а потом... А что потом?
Клеменс так размечтался, что совсем забыл о сне. Наконец, принц очнулся от грёз. Йестина так и не вернулась. Странно... Может, она слишком расстроилась из-за слов зеркала? Глупости какие! Она давно уже красивее всех! А всё переживает...
Принц выбрался из корзинки и принюхался. (Раньше он и не думал, что у ежей такой острый нюх.) Он уловил запах Йестины и пошёл по следу.
Дверь в подземелье давно свалилась с петель — повезло, Клеменс бы не смог её открыть. Но даже так спускаться было тяжело: ступеньки были слишком высоки для маленького ежа, и Клеменс даже думать боялся, как будет выбираться, если Йестина не там.
Но нет, ёж вслушался и уловил знакомый голос. Он радостно заторопился к ведьме.
— Кого скажу, того полюбишь, княжна. Слушай меня, слушай, слушай, слушай, слуш-ш-шай...
Йестина кружилась вокруг котла с зельем. Длинные волосы её поднимались и опускались, будто она была в воде.
— Имя любви твоей — Гореслав. Как увидишь его, себя позабудешь. Жить без него не сможешь, спать не сможешь. С каждым днём всё сильнее...
Клеменс выдохнул, потрясённый внезапной мыслью. Йестина сразу же вскинула голову.
— Ты... — выдохнул принц. — Ты влюбляла их своими чарами! Я думал, ты помогаешь влюблённым, ты просишь столь малую цену за их счастье... А ты просто находила красивых людей, чтобы... Изверг! Да ты была красивее, когда мы только встретились! Бездушное чудовище!
— Заткнись, — провыла Йестина почти как прежде. — Или на всю жизнь останешься ежом!
— Плевать! — выкрикнул Клеменс. — Подумать только, я едва не влюбился в тебя! Твоя душа столь уродлива, что ничья красота не спасёт тебя!
Принц развернулся и бросился прочь.
— Думаешь, я позволю тебе стать человеком и привести ко мне войско? — донеслось ему вслед. — Эй, духи этой башни! Все, кто погиб здесь, все, кого пытали в темнице, призываю вас: схватите его!
Клеменс почувствовал, как всё холоднее становится за спиной, и побежал ещё быстрее. Он чувствовал, что отрывается от духов, их хохот и вой всё отдалялись. Но... впереди возникла лестница с её огромными ступенями. Клеменс подпрыгнул раз, другой, третий, наконец, ему удалось запрыгнуть на первую ступеньку... но тут духи нагнали его.

***

Йестина снова повернулась перед зеркалом. Она не спрашивала его ни о чём, просто наслаждалась своей красотой. У ног ведьмы лежал истёрзанный труп ежа.
— А, вокруг полно других принцев. Да и не только принцев — тот же король Аальрик! У него, конечно, уже дочь, но во вдовцах с детьми тоже есть своя прелесть... Как там её прозвали? Белоснежка...

@темы: Мифическое, Авторское, Грустное, Любовь, Смерть, Творчество, Предательство

---

[ErikaF]

Зачеркнувший еще один город, записавший в забытые сны...
По квадратам домов, по дорогам, по крючку отощавшей луны
Ты судил этот мир и смеялся, и кричал, что уродливей нет,
И бежал по струящимся рельсам в колыбель, где зевает рассвет.

Город тонет засвеченной пленкой, и ты ставишь еще один крест.
Раз не вышло сбежать по-английски, не найдется других таких мест,
Где удастся закрыть свое сердце и заставить его замолчать.
Раз решил, то беги, свои тропы умножая на слово «опять».

За окном пролетают картины, а поверх – отражением ты.
Поезд мчится по нитям железа в сочиненные кем-то мечты,
Проводник по фамилии Время улыбнется, ключами звеня:
Ты на кладбище карты крестами отмечаешь все бывшие «я».

Этот город распят по привычке на еще одном свежем кресте.
Пахнет деревом, краской и болью, и пролитым вином на постель,
Сквозняком за захлопнутой дверью и проглоченным залпом «прости».
Но я знаю, что где-то ты просишь…
Не икону….
Меня.
Отпустить.

(с) Deacon

@темы: Авторское, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Стихи, Творчество, Город

---

Сад мертвых кошек

[akahsi.]

Пролог





Осень ворвалась в огороженный высоким забором сад порывом дождливого ветра .
Вместе с нею сквозь оконные решетки невысокого, казенного здания прокралась тревожная смута и поселилась в надломленных душах его обитателей . И там среди разбитых надежд и страстных чаяний она носилась, не помня себя, заставляя подходить к окнам и надолго замолкать, глядя куда-то мимо деревьев, мимо забора , мимо даже лениво ползущих облаков. Порою начинало казаться, что люди эти слепы, как неподвижны были их лица; словно отлитые из воска, лишь редким движением век выдавали они свою реальность.
И пусть сами люди менялись, разбредаясь по обшарпанным коридорам - лица, обращенные к окнам, оставались прежними неподвижными масками, утопающими в алчной тишине, поглотившей все вокруг: и глухие удары ветра упрямо кидающегося на желтые ветхие стены, и гул дождя, сдирающего нещадно с деревьев первые желтые листья, и грохот ставен ... все теперь - тишина. А в ней - плеск воды.
Это в бойлерной хромоногая медсестра топит котят. Весёлая голубоглазая свора помешала кому-то из руководства. Чем? А леший их разберёт, не положено и всё тут! И поэтому сегодня утром, взяв оцинкованное ведро с холодной водой, она пришла сюда и, стараясь не шуметь, открыла дверь. Котята спят в углу, сбившись в кучу, одни. Накормив их, кошка еще затемно юркнула в подвал на поиски пропитания, да и чем бы она смогла им помочь, ведь она, в конечном счете, всего-навсего кошка. Люди, бывает, боятся собак, змей боятся и других людей. Но совсем не боятся кошек. Совсем диких сторонятся, опасаются незнакомых, а остальных... ведь не каждый первый, в конечном итоге страдает айлурофобией.
Привычным жестом, спокойно и методично седоволосая женщина берёт сонных котят одного за другим, опускает в воду, а они глупые тянутся доверчиво к большим рукам, пахнущим валерианой и хлоркой. Они не боятся, потому - что не ведают зла и не понимают жестокости. Лишь один рыжий комочек вырвался из рук, уже замёрзших и потому не таких чутких. Метнулся к открытой двери; бежал мимо чьих-то ног, быстро, во все четыре своих маленьких лапы; бежал, подгоняемый шумом, животным страхом и желанием жить. Жить, чтобы слушать мамины песни, увидеть, кто же так грозно шумит в мокром саду, греться на солнце и сделать еще тысячу тысяч всяких всякостей от которых удовольствие так и щекочет в носу...
Она догнала котенка, когда тот замешкался, заскользив по только-то вымытому полу. Поднимая его, женщина провздыхала что-то про тяжелую жизнь и поплелась обратно, заметно припадая на правую ногу. Тот, кому по- видимому была адресована эта жалоба остался безучастным. Издалека он наблюдает за тем, как в пятый раз опускаются в воду руки. Неужели его не трогает смерть этого маленького существа, отчаянно сражающегося за жизнь со свинцовой тяжестью холодной воды? Я лишь пожму плечами в ответ. Бой неравен. Бой проигран.
Мокрые и мягкие, словно тряпичные куклы, их тельца выкинут на свалку. Если их не убила вода - это сделает холод. И никто о них не заплачет, только дождь проливающий, свои слезы по умирающему лету, уделит им немного скорби.
Кошка вернется к пустой коробке. От ее детей остался лишь запах.
Она будет искать.
Она будет ходить и звать. Везде, где еще сохранился их запах. Где ее вибрисы еще их видят. Где ее сердце еще надеется услышать их сердца. Они не могли ее бросить. Никто не смел их забрать!
Но их нет.
Теперь, они тоже тишина…

@темы: Авторское, Грустное

---

[ErikaF]

Метро


Этот город - не сказка, как впрочем и не кошмар.
На поверхности сотни таких же, из серых глыб.
Говорят, там снуют облака, точно стайки рыб.
Говорят, там слезятся дожди и гуляет март.

За обедом - безмолвно, вопросы - под знак "запрет".
Мой отец не желает рассказов о прошлых днях.
Рано утром сжигали книги о тех годах,
Если прошлое тает, нельзя отправляться вслед.

Из друзей - лишь стены, и вечно закрыта дверь.
Мы живем под охраной, отец мой - почти король.
Он был тем, кто создал некий вирус "12.0",
И в последней войне - лишь у нас никаких потерь.

Брат сегодня шепнул, чтоб на ужин его не ждал.
Раз за разом идет наверх, в города отцов.
Что он хочет найти, я не знаю. Там нет жильцов.
Я пошел бы за ним, только брат говорит, что мал.

Из туннелей метро он уходит под яркий свет .
Не прощался с отцом, не обнял, не подал руки.
Лишь сказал: "нам за вашу войну не отдать долги".
Но винтовка зачем? Мне сказали, живых там нет!

(с) Deacon

@темы: Несчастный случай, Болезнь, Мысли вслух, Настроение, Смерть, Стихи, Философия, Город

---

[ErikaF]

Сегодня снова во всех газетах - инспектор Рейвен:
"Раскрыто дело! Детей пропавших вернули близким.
Маньяк был пойман. Смотрите фото чуть-чуть левее."
Инспектор Рейвен сидит на кухне, глотая виски.

Ему плевать на газетный шелест и крики "браво".
Плевать на то, что галдят коллеги в его отделе:
- Ну да, чудак!
- Сторонится дружбы.
- С дурацким нравом,
- И что смешнее, кулон с драконом всегда на шее!

Начальник скажет:
- Везет парнишке, на том и точка.
Десятки пуль проходили мимо, и ни пореза.
Он - странный малый, но что везучий, так это точно.
Да про драконов читает много из желтой прессы.

Шепнёт коллега:
- Он - мой напарник, но, благо, бывший.
Молчит на службе, всё больше пишет в своих блокнотах
Чертовски умный, находит гадов, как зайцев - хищник.
Но вот помешан на всяких сказках, кажись, драконах.

Инспектор Рейвен сидит на кухне, с луной напротив.
Глаза теряют оттенок кофе, сменяясь медным.
Зачеркнут список, и он швыряет в окно блокноты,
И шепчет: Боже, не дай остаться мне здесь последним.

(с) Deacon

@темы: Мифическое, Воспоминания, Грустное, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Смерть, Стихи, Чувства, Город

---

[ErikaF]

Эти двое, как совпадение, с синевой материнских глаз.
С одного родника напоены, сплетены из похожих строк.
Их сердца для охоты созданы, бьются чаще в полночный час,
И ружье хоть лисиц, хоть демонов усмирит у хозяйских ног.

Синеглазый не знает устали, в полнолуние мчится в лес.
Свора псов непослушной челядью рассыпается, кто куда.
Волчий след не дается, путает, то покажется, то исчез,
А во тьме бесконечно круглая наблюдает с небес звезда.

Голос предков сегодня явственней, значит, время явиться в храм.
Кардинал в серебристой мантии не осудит из тьмы высот.
Зверь поет своей болью исповедь, отдавая тоску ветрам,
Его сердце еще не ведает, что охотник уже идет...

Зверь крупнее, быстрее, яростней, разрывает его собак,
Точно демон, в крови испачканный, и напуган, и страшно зол.
А ружье затаилось, замерло, ожидает хозяйский знак,
Только всадник не сможет выстрелить: не видал он таких волков.

Его сердце невольно дрогнуло, ему вспомнился милый брат,
Как в полуночи волк набросился, а потом старика рассказ.
Очень глупый рассказ, но все-таки... Повернул он коня назад
Никогда не видал у волка столь пронзительных синих глаз.

(с) Deacon

@темы: Мифическое, Мысли вслух, Разлука, Стихи, Философия

---

если этот пост нарушил какие-либо правила сообщества, я не возмущусь удалением.

[Несмешной Шут]

Вроде бы по мотивам, но персонажей Профессора нет. Так что, наверное, все же ближе к ориджиналу.

Автор: Шут aka Скальд

- Да брось, просто маленькая, ничего особо не значащая битва, Строри, - засмеялся плечистый рослый гном, в черной бороде которого едва заметно поблескивала седина. – Будешь зевать – получишь первый шрам.
Но Строри было не до веселья. Почти неизбежный предстоящий бой его, разумеется, не пугал, но ожидание заставляло изрядно нервничать. Все-таки, это будет его первая настоящая битва!
- Расскажи что-нибудь про свои сражения, Снорри, - попросил он брата.
По чести говоря, он переслушал все подобные истории еще в детстве, когда только мечтал стать таким, как брат – воином. На радость отцу были такие его мечты, и на горе и седины матери.
Строри тогда с восхищением глядел на Снорри, старался ступать так же широко и уверенно, и важно оглаживал пушок на подбородке, представляя роскошную, как у брата, иссиня-черную бороду. А когда тот начинал рассказывать про битвы, в которых довелось побывать, у Строри замирало сердце. Кровь гудела в ушах, и этот гул казался малышу боевым кличем. Как наяву видел он себя перед сражением, по обычаю обагряющего лезвие секиры своей кровью, чтоб вернее служила.
И вот бьют барабаны – наступление начинается.
- Барук Кхазад! – гремит, рычит грозный клич – то Снорри, их предводитель, вскинул свой меч, призывая к атаке. И в ответ рокотом камнепада проносится могучее, густое, многоголосое:
- Кхазад Ай-мену!

…И сейчас эта картина живей гонит кровь по венам, но услышать рассказ из уст брата было бы еще лучше – глядишь, увереннее сжались бы руки на древке.
Но Снорри не торопится говорить. Он с тревогой смотрит на юг, куда два часа назад ушли Валиан и Корин.
Все они, весь их малочисленный отряд, засевший на развалинах небольшой дозорной башни были, в сущности, посланы не на бой, а на разведку. Настоящего отпора они дать не смогут, но поднять тревогу успеют.
Вот над холмом мелькнуло желтое полотнище – добрый знак, опасности нет.
Снорри чуть улыбнулся и обернулся к брату.
«Совсем вырос, младшенький», - подумалось ему.
Нет, уже не постреленок, грезивший воинскими подвигами, стоял перед ним. Нет. Взрослый и сильный гном, опоясанный серебряным кушаком – подарком отца на совершеннолетие. Он будет носить его, и гордиться им, и передаст когда-нибудь своему сыну.
Руны, нанесенные на крепкие кулаки ритуальной синей краской перед выходом в поход, почти истерлись. Но ничего – вернутся домой, исполнив долг с честью, - и священные знаки будут навсегда вживлены в кожу острой иглой. То-то гордости будет Строри!..
Но это потом, когда все завершится. А теперь младший, видно, очень волновался.
- Был бы я помоложе, и был бы это мой первый бой, - начал Снорри, и встрепал ладонью волосы брата. Больше тот никому такого не дозволял, - знаешь, что бы я сделал после победы?
Строри с видимым облегчением вынырнул из плена невеселых мыслей.
- Что?
- Я бы выбрил себе череп клинком, изведавшим крови моего врага и крови моего друга, и оставил бы только гребень посередине – так, говорят, в старину отмечали себя воины. Да я, правду сказать, и сам лет сто назад видел одного такого гнома в Синих горах. Ух, жуткий был!.. Помню еще, мой друг согласился порезать палец, чтобы окропить мой меч перед битвой, но я почему-то передумал. Холодно, должно быть, с бритой головой.
Строри улыбнулся вместе с братом и хотел что-то ответить, но…
Над ухом зло взвизгнула стрела, и гном, стоявший позади Строри, замертво рухнул на камни.
Снорри выхватил меч и бросил быстрый взгляд на юг.
С холма волной спускался большой орочий отряд. На копья был поднят Корин, и желтый флаг плескался над его телом.
- Поднять щиты! – крикнул Снорри, но этого приказа уже не было нужно: широкие оберегающие ладони уже сомкнулись в монолитную стену.
- Строри, зажги сигнальный костер!
Молодой гном подбежал к политым маслом бревнам и бросил на них горевший тут же факел. Взвилось дымное пламя, и Строри поспешно отвернулся.
Орки приближались. Их было много больше, чем сможет одолеть дозорный отряд…
Стрелы ядовитыми шмелями зажужжали в воздухе, но хирд, закрытый со всех сторон щитами, больше потерь не понес.
Строри спешно занял свое место в строю. Руки все еще немного дрожали, но кровь уже ревела, стучала в висках громче боевых барабанов. И вот этот шум, и все остальные звуки перекрыл громовой клич:
- Барук Кхазад!
Разом ушла дрожь, и Строри закричал в ответ, и не услышал собственного голоса в едином рыке хирда:
- Кхазад Ай-мену!
Лавина докатилась, и первые ряды содрогнулись от удара. Строри прикрыл щитом упавшего товарища и отбросил кинувшегося на них орка секирой, снова замахнулся…
Пламя битвы начисто выжгло потом все воспоминания, и только голос брата звучал вдалеке, снова и снова яростно зовущий на сечу, и Строри, слыша его, не знал ни усталости, ни боли от ран.
И вдруг этот голос сорвался.
Молодой гном пропустил вражеский удар, и его лоб прочертила кровавая полоса. Он опомнился, не глядя зарубил противника и бросился туда, откуда помнил зов брата.
…Снорри лежал, запрокинув голову, на холодных камнях, из серых ставших черными от пролитой крови. Его меч торчал у него в груди, и огромный орк, настоящий монстр, стоял над ним, занеся булаву. Никого из воинов не было рядом – все полегли, защищая командира.
Строри бросился на орка сбоку и сбил его с ног, но противник вскочил быстрее, чем гном, и обрушился на него ударом чудовищной силы. Секира не выдержала, переломилась рукоять из доброго дерева, окованная честной сталью. Безоружным остался молодой боец, упал на тело своего брата…
Но снова забили барабаны! Союзники с дальней заставы шли на подмогу.
И Строри увидел вдруг надежду, которой не было до того, и вырвал меч из груди старшего брата, и зарубил врага…
Подоспевший отряд смел оставшихся в живых орков, кто бежал – тех нагнали и истребили.
Но Строри не видел этого. Он стоял над телом Снорри, опустив клинок, и видел только тьму…
Но вот он поднял меч неверно-слабой рукой, стиснул пальцы на рукояти, помнившей тепло ладони брата, и дрожь унялась.
Он ровно, как мог, срезал свои волосы, оставив только жесткий гребень, и лишь тогда, наконец, смог заплакать.

… просто маленькая, ничего особо не значащая битва, Строри. Первый шрам на кровоточащем сердце. Сколько будет их еще, этих шрамов – не счесть…

@темы: Мифическое, Авторское, Смерть, Разное, Рассказ, Творчество

---

[ErikaF]

Странный сон приснился... Страшно оказаться "одаренным".

Душевнобольной, и не больше, не меньше. Бесцветные стены, тарелка и ложка, за дверью шаги рассыпаются крошкой, часы утекают куда-то на пол…
Судья безразлично читал протокол: владелец концерна, бездомный, ребёнок, студентка и лидер предвыборных гонок, старик -эпилептик - все были убиты…
Поспешно. Без смысла. Без капли мотива… Преступник был найден. Средь белого ада сидит на полу, номер восемь – палата, листает сюжеты безжизненным взглядом:

1) Какой-то мужчина, безумно-богатый в погоне за новым устроил охоту - пейнтбол, но из крови, четвёртый по счету, мишени – двенадцать людей…
2) Сюжет изменился в рисунке теней: бездомный сжимает пустую канистру, огонь по домам растекается быстро, а люди остались внутри…
3) Второй превратился в сюжет номер три: в метро – смуглый мальчик считает минуты. Его хрупкий торс проводами опутан. Он избран Аллахом. 0:0…
4) Студентка играет четвертую роль: красавица в платье зеленого цвета на выпуск приходит одна, с пистолетом. Она ненавидит их всех…
5) И пятый сюжет, как всегда, без помех: любимец толпы, пожимающий руки, сегодня подпишет, зевая от скуки, приказ о начале войны…
6) Последние кадры всё чётче видны: старик оставляет в наследие миру блестящую колбу с пометочкой «Вирус». Вакцины конечно же нет….

Душевнобольной засыпал под рассвет. Он думал, за что его мучил Создатель. Читать наперед чьи-то судьбы – проклятье…
Он просто хотел жить, как все

(с) Deacon

@темы: Мифическое, Болезнь, Мысли вслух, Настроение, Негатив, Смерть, Разное, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Я, Город

---

[ErikaF]

- Молчалив или очень заносчив, испортит веселье!
- Рождество – это праздник, в который нельзя быть таким! -
И коллеги гадают, кто первый стучит в его двери.
Он не любит декабрь.
- А, может, не будем? Черт с ним?
- Но нельзя не позвать! На банкет - нужно всем коллективом!
- Ну, тогда и зови!
- Не пойду! Почему сразу я?
- А давайте и-мейлом, с какой-то картинкой красивой.
Ну, как в прошлом году!
- Посылай, раз идея твоя.

Он читает и-мейл и насмешливо смотрит на двери:
Молодцы, пригласили, и молятся, чтоб не пришел.
Снег кружит за окном, и он пишет в ответе: «Спасибо.
Жаль, я занят сегодня. Друзья приглашают за стол!»

- У него есть друзья? – начинают хихикать коллеги.
Но уже через час забывают о нём, наконец.
Он ушел незаметно и скрылся под сводами храма.
Взгляд коснулся иконы:
- Минуло столетье, отец!
Я живу по-другому. Молюсь. Помогаю бездомным.
Я пожертвовал денег больнице и детским домам.
У меня живет кот, подобрал его прошлой зимою.
А еще крошки хлеба всегда выношу воробьям.
- Я сумел научиться любить это странное солнце,
А еще этот дождь и какой-то нелепый туман.
Только снег не люблю. Этот звук… Как вчера его помню.
Ты мне веришь, отец? Я исправил свой каждый изъян.

Но в ответ – тишина, лишь метель завывает снаружи.
Его губы дрожат.
- Ну, пожалуйста, я ведь другой!
Он сорвался на крик:
- Прекрати! Не могу это слышать…
Этот снег…
Это небо крошится
Опять подо мной!

Он уходит в метель , молча, ловит такси и рыдает.
Через время шофер тормозит:
- Эй, приехали, друг!
Двадцать пять за проезд... и совет: научись жить, как люди.
Если крошится небо, лишь падшие слышат тот звук.

(с) Deacon

@темы: Мысли вслух, Стихи, Философия, Город

---

[Eternal Wanderer...]

Небольшая зарисовка, хотелось бы услышать мнения о ней.




***


Ранним весенним утром отец Клиф собирался на службу. Было солнечно, и пели птицы. В небольшой собор маленького городка ходили почти все жители. Отец Клиф был знаком со всеми. К нему часто обращались за разной помощью, но в основном это были просьбы выслушать. Жизнь в городе протекала спокойно и размеренно. Люди ходили на работу, в школу, колледж, смеялись, расстраивались, рождались и умирали. Собравшись, священник пошел в храм и, после всех приготовлений, начал принимать утреннюю исповедь. Люди шли со своими бытовыми проблемами, ничего серьезного не было: ни суицидов, ни воровства. Клифу нравилось такое положение дел. Он всегда был честным и порядочным человеком, даже когда еще не был священнослужителем. Он считал, что в больших и шумных городах сложно сохранить чистоту совести и легче впасть в пучину греха.
Итак, исповедь подходила к концу, когда в кабинку зашел мужчина, в котором святой отец узнал Мартина, учителя младших классов в школе, находящейся недалеко от храма. Даже через сетку. разделяющую их, было заметно, что он встревожен.
-Святой отец, – начал он, – я хочу признаться в страшном грехе, но я должен быть уверен. Что об этом никто не узнает, вы можете поклясться в этом?
-Я не могу давать клятвы – ответил священник – но тайну исповеди мне нельзя нарушать, это грех.
-Хорошо – удовлетворенно кивнул он – тогда я начну сначала, я так давно ни кому не рассказывал ничего о себе. Я и моя мать приехали в этот город, когда мне было около шести лет. Жили мы одни, об отце я ничего не помню, а мать даже не уверена кем он был. Она устроилась работать парикмахером, а меня отдала в школу. Мне нравилось получать знания и помогать другим одноклассникам, во многом из-за этого, я и выбрал в будущем профессию учителя. Мать получала не так уж много, но на жизнь нам хватало. После окончания школы я уехал учиться в университет. Совмещая учебу и работу, я получил профессию и вернулся сюда. Здесь устроился на работу. С матерью я виделся нечасто. Не то что бы у нас были плохие отношения, она хорошо обо мне заботилась, но сама при этом была мягкотелым человеком, и сколько я не пытался ее изменить ничего не вышло. Мне всегда было жаль ее, но ее слабохарактерность действовала мне на нервы. Я работал, иногда ходил в кино или театр, помогал в подготовке каких-либо мероприятий в школы или города, и даже было несколько коротких романов. В таком порядке прошло около десяти лет. На сороковом году жизни я узнал, что мать больна раком, и жить ей осталось около года. Тогда, я переехал к ней и стал за ней ухаживать. Я старался ее поддержать, и это помогало, вместо обещанного года она продержалась около двух. Последние несколько месяцев она жила уже, благодаря аппаратам жизнеобеспечения и страшно мучилась болями: просыпалась почти каждый час, впадала в состояние комы, бредила – и никакие таблетки и препараты ей не помогали. А я чувствовал себя таким беспомощным, что мне становилось тошно и хотелось что бы она, наконец, закончила свои мучения. И вот в один из немногих дней, когда она была в трезвом уме, она мне сказала: «Послушай меня, Марти, я так долго боролась, так долго цеплялась за жизнь, оттягивая неизбежный конец – тут она закашлялась – я очень устала, мне становится все сложнее, я хочу, что бы ты сделал для меня кое-что, пусть это будет последним желанием». Сейчас я думаю, сколько ей мужества потребовалось, что бы решиться на это. Может, в конце концов, она изменилась? Стала сильнее? Хотя, это уже не важно. Я выполнил ее просьбу. Я ввел ей морфий, двойную дозу. Она умерла во сне. Заснула и так и не проснулась. А обвинили в этом медсестру, которая помогала мне за ней ухаживать. Я убил ее и, не важно, что это была ее просьба, я убийца. Вот я это и сказал. Не мог больше держать в себе. Но я не хочу, чтобы из-за меня сел в тюрьму невинный человек. Мне страшно, святой отец.
Он опустил голову. Священник долго молчал, прежде чем заговорить.
-Ты действительно раскаиваешься, я это вижу и думаю, всевышний простит тебя – заговорил, наконец, он – однако, тебе стоит признаться в своем преступлении, та женщина, медсестра, не должна отвечать за твои поступки, ты ведь это и сам понимаешь. Марти, ты должен молиться, много молиться и тогда бог поможет тебе.
-Спасибо Святой отец – сказал Марти, вставая – я выполню ваш наказ.
После этого, весь день прошел спокойно, но из головы Клифа не выходила эта история и в душу закрались сомнения. «А правильно ли он сделал, ничего не рассказав властям?» - задавался он вопросом снова и снова. С одной стороны, тайну исповеди нарушать нельзя, да и Мартин, искренне раскаивался, с другой, Клиф ничего никогда не утаивал от других и был предельно честен сам с собой. Он почти не помнил мать Марти. Она была из тех людей, которые мало верили в бога. Священник видел ее раз или два, она приходила не мессу. Умерла же она два месяца назад.
Клифу разрывался между долгом обществу и долгом священнослужителя. В конечном итоге, он решил никому ничего не говорить. А через несколько дней стало известно, что Марти покончил жизнь самоубийством. Повесился в той самой квартирке, где они с матерью жили. Он оставил записку, в которой написал признание и шприц, которым он ввел лекарство, с отпечатками пальцев.

@темы: Авторское, Смерть, Рассказ

---

[ErikaF]

Это как-то неправильно, кто-то сменил финал.
Ты не веришь ни прошлому, ни приходящим дням.
Твое сердце зачеркнуто. Рядом пометка "хлам",
Текст написанный мною, но автор, отнюдь, не я.

Я ослеп и прозрел в тот же самый короткий миг:
По чернильной душе не прочесть ни один сюжет.
Это как плагиат, вор ушел, никаких улик.
Обращаться в полицию, скажут: "А взлома нет!"

"Изменился, и что?" - говоришь."Если есть мечта!
Остальных на алтарь, если хочешь испить небес.
Наступай на друзей, не гадай, не считай до ста".
Это строки писал не я, это чей-то текст.

Из абзаца в абзац беспокойно, упрямо вверх:
Этот путь - твоя цель, ошибаться - свинец в висок.
Ты стал Богом построчно, до точек, любых прорех.
И таким же пустышкой. Не веришь? Читай меж строк.

Проза жизни смешна, если в цели неверный смысл
Я ослеп и прозрел в тот же самый короткий миг,
Когда понял, что суть - не на счёте в линейке чисел,
Что-то большее в сердце.
Я начал другой дневник.

(с) Deacon

@темы: Стихи

---

[СюрреализЬм]

Дорогие писатели, поэты, графоманы и просто любители искусства,
приглашаю вас в сообщество сюрреализма. В этом сообществе мы выкладываем свои работы и работы других авторов.
Все, кто интересуется этим стилем, добро пожаловать!
Спасибо за внимание!

прошу прощения за рекламу, в правилах об этом не написано

---

[ErikaF]

Этот дождь заставляет молчать
и искать
в глубине утонувшие лица.
Улыбаются лужи,
как клоуны мрачного цирка,
чьи души
надеты на спицу.

На десятке шагов
завершаются земли
квадратного графства.
Стены быстро съедают
любое пространство
для мечты
и для странствий,

Этот дождь заставляет
на пальцах считать
все круги на поверхности лужи.
Ошибаться без штрафа
позволено разве что Богу,
не графу,
который Ей нужен.

Он не знал, что на вальс
белокурую смерть приглашает,
представилась Гердой
Королева любила сама танцевать,
наблюдать – для вторых,
не для первых.

Этот дождь заставляет жалеть
и смотреть
на часы,
что редеют в минутах.
Возвратиться назад,
где в кровавый глитвейн добавляют закат
и немножечко чуда.

И успеть прошептать -
королевский приказ
пусть останется точно таким же.
«Умирать за круги,
не в бою у реки,
а за то, чтоб быть чуточку ближе.»

(с) Deacon

@темы: Грустное, Литература, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Разное, Стихи, Творчество

---

[ErikaF]

Когда октябрь, за дверь - ни шагу, итак ботинки напились луж.
Опять с зонтом поругался ветер, сцепились в драке без всяких нужд.
Сломались спицы, и зонт наказан, в прихожей хныча, стоит в углу.
Остывший ужин накрыт тарелкой, из всех - лишь вилка зовет к столу.

Сидишь с простудой, глотаешь кофе, уже не вечер, еще не ночь.
Газеты шепчут о чем-то мрачном, одно и тоже любя толочь.
Квадратный ящик, одетый в галстук, напялит маску "я-лучший друг"
И будет что-то болтать на ухо, не ради темы, а так, чтоб звук.

В постели - холод укусит кожу, насыплет в простынь тоску и дрожь.
Гадаешь, где загуляло утро, его не встретив, вконец заснешь.
Но перед тем, как спасешься снами, ты крутишь фильмы своей судьбы,
Где отказался, ушёл пораньше, сказал не сразу, авось, кабы...

Наверно, дождь залетел под ребра, и сердце хнычет, почти дуршлаг.
Один в постели, на перемотке сознанье вертит всё тот же акт:
Ты ловишь руку, не отпускаешь, сказал, что любишь, всегда любил.
Целуешь губы. Но это в титрах. Экран погашен. Ты отпустил.

(с) Deacon

@темы: Авторское, Грустное, Любовь, Мысли вслух, Стихи, Философия, Город

---

[ErikaF]

Когда за двадцать, часы смеются: бежать, стремиться - они стоят. Висят на стрелках тяжелым грузом часы, минуты, холодный март. Скорей бы вечер, июнь, зарплата, скорей бы праздник и выходной, cкорей бы дождь отстучал, отплакал, по водостоку убрался вон. Минуты ждут в электронной почте, на пачке бланков с пометкой "Сдать", в угрюмых пробках, ворчащих дымом, где можно спать, не ложась в кровать, в очередях за буханкой хлеба, у докторов в их приёмный час.
По сути, время всегда найдется, на что угодно, что кроме нас!

Часы хохочут в кабине лифта, на остановках, на красный свет, ползут, как слизни, разбить бы к чёрту и убежать, не оставив след. Зато под вечер, придя с работы, швырнув ботинки куда-то прочь, мы понимаем, что время мчится, на крыше дома зевает ночь. Короткий праздник едва начался, а гости вдруг заспешат домой. Беспечным лето казалось в мае, спустя неделю смердит зимой. Украсив ёлку, посмотрим в окна, где снег растаял, идёт весна.
Часы бегут, не жалея ноги, с лучом рассвета и допоздна!

Скорей бы вечер, июнь, заплата, скорей бы праздник и выходной. Торопим время, а это время вплеталось в пряди седой струной. Скорей бы дождь отстучал, отплакал, чтоб скомкать миг, затолкать в архив.
А через годы понять:
О, Боже,
а этот дождь...
до чего ж красив...

(с) Deacon

@темы: Мысли вслух, Стихи, Философия, Город

---

[ErikaF]

Город гаснет перед рассветом, время вышло, лови такси.
Ночь уходит, дрожит, бледнеет. Не останется, не проси.
Тянешь руку, хватая сумрак. Шаг за шагом, под стук гвоздей.
Этот мир бесконечно скучен. Мир бесцветных, пустых людей.

Твой водитель зевнёт и спросит: "Адрес, детка!" Он знает сам.
В пятый раз точно в этом месте. Денег хватит. Хоть к небесам!
За углом исчезает сказка. В сердце ноет, скребёт сквозняк.
Завтра Катце позвонит снова, пережить бы "сегодня"... Как?

На сиденье лежишь, рыдаешь, как заштопать в груди дыру?
Вновь стежками из белой пыли? Вздох и выдох. Летишь в нору.
Утром Катце прочтёт записку: "Ты вчера получил свой приз".
Лишь таксист усмехнётся: "Детка, у него до черта Алис..."

(с) Deacon

@темы: Авторское, Ревность, Книги, Литература, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Разное, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Город, Предательство

---

[ErikaF]

Он живет в алмазной долине и верит, что так будет всегда.
Он не считает время, и календарь худеет, не видя его глаза.
Он собирает крылья из билетов, что оставляют ему поезда,
И острием рассвета выцарапывает алые паруса.

Она живет в городе, где ночуют заблудшие корабли.
Здешний маяк постоянно ворует под вечер у солнца лучи.
Говорят,если мечта падает, то нужно поднимать её с земли,
Отряхнуть и продолжить искать алые паруса в ночи.

Но из всех пороков он больше всего ненавидит стареть
С ним в гостиной - хрусталь, Шардоне и, что важно, его портрет.
Он не знает, чего он хочет. Ну, наверно, любви, как все.
Но словам капитана "сегодня отходим?", опять отвечает "нет"

Она любит искусство, но знает, что в алом таится боль.
Она помнит седые шнурки в волосах, что вплетают ей руки ночей.
Он подходит к портрету и шепчет: Давай не сегодня, Ассоль?
Она шепчет прибою: Я всё еще жду тебя, Грей...

(с) Deacon

@темы: Мифическое, Авторское, Воспоминания, Грустное, Книги, Литература, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Разное, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Город, Предательство

---

Сказка про Ивана-дурака и Осень

[Julber]

«Послушай, Иванушка-дурачок,
Пусть Осень целуется горячо,
Но ты погоди –
За ней не ходи.
Кто знает, что ждет впереди».

Не слушал сестрицу дурак-Иван.
Не верил разумным ее словам.
За рыжей красой
Бежит он босой,
Чтоб ей возвратить поясок.

«Но помни, Иванушка-дурачок,
Следом за Осенью – всадник с мечом.
В старинной броне
На красном коне
Он следует тенью за ней».

Не слушал сестрицу дурак-Иван.
Ведь Осенью кружится голова.
Он к ней подбежал,
Так сильно прижал,
Что в сердце зарделся пожар.

«Ну, что ты наделал, Иван-дурак?
Неужто торопишься умирать?» -
Смеялась краса,
И слезы в глазах
Блестели как тень в образах.

Шептал ей Иванушка-дурачок.
Мол, дураку, даже смерть ни по чем.
«И пусть я не твой,
Но я за тобой
Отправлюсь и в холод и в зной».

Со взглядом уставшего палача.
Всадник, который все время молчал.
Вдруг вытащил меч,
Затем, чтоб отсечь
Иванову голову с плеч.

И толком не знают, чем канул день.
Какой-то безумец бродил как тень.
Но ходит молва,
Та битва была
Такой, что алела трава.

Вот Осень прошла, и исчез Иван.
Но где-то я слышал такие слова:
«В старинной броне
На красном коне
Он следует тенью за ней»

@темы: Авторское, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Стихи, Творчество, Я