[ErikaF]

А ты похожа на ту, из прошлого, с кофейным вкусом пустых ночей.
Тогда я верил, что сны не водятся, они лишь в капсулах и у врачей.
В постели месяц спала бессонница, клубком свернувшись, как черный кот.
На кухне шастало одиночество. И я не помнил ни день, ни год.

Явилась осень по расписанию, и тридцать дней под одним зонтом.
Коэльё, Гёте уже прочитаны, от Мураками – последний том.
По всем страницам бегом из прошлого, не спотыкаясь на запятых.
Пока в метро незнакомка в бежевом мне не сказала, что это ты.

И впрямь похожа на ту, из прошлого. Без сигареты, но всё же ты.
Мы улыбнулись, как и положено, но на душе заскребли коты.
Наш разговор даже чудом клеился, как будто диктор поставил речь.
Но про себя каждый думал: «Господи, не дай нам больше подобных встреч!»

(с) Deacon

@темы: Воспоминания, Грустное, Разлука, Стихи, Философия

---

[ErikaF]

Мальчик – истерик. Чуть что – сигарета. Кофейная чашка – вторая за час.
В пыли кокаина и клочьях надежды, он ставит на «восемь» еще один раз.
Рулетка-удавка всё туже на шею. Последняя фишка – последней мечтой.
Но стерва-фортуна внезапно смирилась: «Достал» этот номер! Сегодня он твой.

Кругом заголовки, цветные обложки: «Еще один нищий срывает джек-пот».
В цветах фотовспышек, чернильным цементом был мигом построен надежды оплот.
Капкан Люцифера открыл свои двери: «Пожалуйте к небу, здесь места полно».
Но… Мальчик-счастливчик нам вряд ли расскажет, что он развлекался в своём казино.

Оставшись в сигарной, он смотрит на брата и ждет комплиментов, а лучше – укор.
Насмешливый взгляд скандинавского бога, который всегда раздражает Нью Йорк.
Сегодня на бирже – какая-то драма в бесцветной обертке тридцатых годов.
Лас Вегас зевает: "Мне с умными скучно. Куда веселей «потрошить» дураков".

(с) Deacon

@темы: Мысли вслух, Настроение, Разное, Философия, Я, Город

---

[ErikaF]

Что ж...Собираются. Небо - их мир, колизей.
Как и должно: будет зрелище, далее "хлеб".
Будут клевать на закате осколки ферзей.
Трусы сбегут и попрячутся, бросив свой герб.

Конь бьет копытом, хрипит и встает на дыбы.
Черная клетка за белой сложились в тропу.
Есть только ты и клочок твоей светлой мечты.
Знаю, погибнешь... Но, может, обманешь судьбу?

Некий мудрец нам сказал: равновесия нет.
Гибнем без смысла на лике бесплодных земель.
Мир не придет, обнимая за шею рассвет.
Только вот пешка не верит. Поставила цель.

Нужно идти. За чертой горизонта - мечеть.
Мудрый Аллах всё никак не дождется гонца.
Он ведь не знает, в пустыне господствует Смерть.
Рухнул - ползи, умирай, но ползи до конца.

(с) Deacon

@темы: Мысли вслух, Настроение, Смерть, Стихи, Философия

---

Щенок

[~AnNa-MaRiA]

Первый рассказ, который я выкладываю в интернет. Очень интересно ваше мнение.


Моя семья была маленькой. Бабушка да я. Где-то далеко в городе жила моя мама, но бабушка говорить о ней не любила, а если говорила, то редко, да и то в нетрезвом состоянии. Она вообще молчаливая, если разговаривала, то почти всегда ворчала, отвечала нехотя и с досадой, поэтому я старалась с ней не разговаривать. Она часто пила, я вообще редко видела её трезвой. Обычно она сидела за столом на кухне, сгорбленная, угрюмая, обхватив коричневыми пальцами толстостенный гранёный стакан, сопела носом, ела картошку и лук и изредка разговаривала то ли сама с собой, то ли с закопчёнными и потемневшими от времени ликами икон, которые смотрели на неё со стены. Я их боялась и старалась на них не смотреть. Бабушка как-то рассказывала, что люди, изображённые на иконах, умерли мученической смертью, и мне казалось, что их застывшие глаза осуждали меня за то, что я жива. Иногда к бабке приходил какой-то страшный дед, хромоногий, заросший спутанной грязной сединой, в растянутой тельняшке и слишком большой куртке, и они пили вместе. Я его боялась больше, чем старых икон. Когда он приходил, я обычно убегала на улицу к соседу Павлику.
Павлик был старше меня на год и ходил в первый класс. Я ему всегда завидовала. С ним было весело, хотя его мама, завидев нас вместе, всегда забирала его домой и кидала на меня неодобрительные взгляды. У Павлика была большая рыжая собака и толстые, смешные, неуклюжие щенки. Как-то я уговорила его подарить мне одного, даже мама разрешила, но моя бабка, услышав собачье скуление, с ругательствами выкинула щенка на улицу, и я, размазывая слёзы по грязным щекам, вернула его соседу.
Вот так мы и развлекались – возились с щенками, строили шалаш в саду или ели огурцы. Ещё у Павлика была маленькая тележка, он привязал к ней верёвку, и мы по очереди катали друг друга, пока не улетели в овраг и все не ободрались. Тогда его мама отобрала тележку, побежала к моей бабке и начала кричать, чтобы она больше не пускала меня к ним во двор, что я чуть не угробила её сына. Бабка что-то проворчала, схватила меня за руку и запихнула в дом. Я забилась в угол на кухне, между голландкой и стеной, и беззвучно плакала.
По утрам я часто пролезала к Павлику в сад за огурцами или яблоками. Мне почти всегда хотелось есть. Бабушка готовила редко, только когда бывала трезвой. Но готовила она замечательно. Когда я вставала, в доме пахло пирожками, горячим хлебом или блинчиками. Мы пили чай из дешёвых старых пакетиков, смотрели старый маленький телевизор или альбом. На пожелтевших фотографиях была изображена молодая бабушка, незнакомые люди, а уже ближе к концу альбома моя мама. Я долго рассматривала её полноватую фигуру, какие-то странные яркие наряды, маленькое накрашенное лицо, обрамлённое ярко-белыми волосами. Бабушке это не нравилось, она начинала негромко ворчать себе под нос какие-то ругательства. Она не любила мою маму, наверно.
Маму я видела и наяву, но редко. Поэтому не забывала её лицо только благодаря этим фотографиям.
Она приезжала раза два-три в год. Сначала звонила на наш старый дребезжащий телефон, заросший паутиной от редкого использования. Бабушка разговаривала коротко и грубо, выражаясь непонятными для меня словами. Потом, нахмурясь, брала меня чуть ли за шиворот и тащила в ванную, по пути приговаривая:
- Мыться пошли… Приедет завтра… Вспомнила о нас, глядите… - видя, что я не понимаю, о чём она, бабушка начинала трясти меня за плечи: - Что смотришь? Ждёшь её, небось? А вот не жди! На черт ты ей не нужна! Шалава мать твоя, шалава! И ты такой же вырастешь!
Я не понимала значения этих слов, но на глаза почему-то наворачивались слёзы…
До приезда мамы я успевала разворотить косички, которые заплетала мне бабушка с таким остервенением, что кожу стягивало капитально.
Всё из того же угла, между голландкой и стеной, я наблюдала за встречей мамы и бабушки. Бабушка рывком открывала дверь, и около минуты они стояли молча.
- Проходи, - хмуро приветствовала её бабушка.
Мама молча, опустив глаза, заходила на кухню, ставила пакеты на стол и осторожно приседала. Она была одета и накрашена так же, как на фотографиях – ярко и странно, от неё по всей кухне разливался запах резких сладких духов. Я смотрела на неё снизу вверх, ожидая и боясь того момента, когда она меня заметит.
Но бабушка, захлопывая дверь, направлялась к моему углу, хватала за шиворот и толкала меня к матери со словами:
- Держи своё отродье! – и начинала ворчать, что я не вылезаю с этого угла, что тащу домой щенков, что часто убегаю из дома… А мама, оставляя на моих щеках следы помады и слёз, обещала привезти мне игрушечного щенка, расспрашивала, как дела, правда, я не отвечала. Я стояла, опустив голову, не зная, как относиться ко всему этому. Улучив момент, когда мама отворачивалась, я срывалась и убегала в бабушкину комнату или на улицу, забивалась в угол потемнее и старалась скулить как можно тише. Я боялась. Боялась, что меня найдёт бабушка и выволочет на свет, называя непонятными словами, боялась маминых поцелуев, остававшихся на лице странными кроваво-красными следами, боялась, что они сейчас опять начнут пить, боялась тёмных икон, которые безмолвно проклинали наш дом.
Потом они действительно начинали пить… Сначала пили просто так или за встречу, а где-то час спустя бабушка с угрюмого ворчания переходила на громкие упрёки, сыпавшиеся на мамину опускавшуюся голову. Потом бабушка вконец зверела…
- Пью за то, чтоб ты, шалава, под забором подохла! Осрамила! Нарожала! На всю деревню позор! Чтоб ты и твоё отродье к чертям провалилось!..
А потом уже к маминому плачу присоединялся бабушкин, и всё сливалось в один звериный вопль.
А бабка не зря пила за «под забором».
Однажды мать приехала без предупреждения. Я была на улице и поэтому увидела её первой. Она похудела и была вся покрыта странными красноватыми пятнами. У неё сильно поредели волосы. Даже не стала меня целовать, вытащила из сумки большого плюшевого щенка, отдала мне и, вытирая скопившиеся в глазах слёзы, ушла в дом.
В этот раз она жила у нас не два, не три дня, а уже целую неделю. С каждым днём она чахла. Бабушка всё так же ругалась, но теперь уже со слезами, крупными и злыми, и повторяла с подвыванием:
- Собачья жизнь… допрыгалась ты…уй…все подохнем…
Хорошо, что было лето и я могла целыми днями торчать на улице, иначе я бы просто не выдержала атмосферы в доме. Павлика на улицу не отпускали. Я ходила на речку, лазила по чужим садам, разговаривала с цветами или возилась с игрушечным щенком.
Всё это продолжалось мучительно долго. Мать жила уже целый месяц. Ночи стали холодными, вода в реке тоже. Трава и цветы вяли. Мама тоже увядала. Тело и лицо было покрыто странными струпьями, она мало вставала с постели. Бабушка почти перестала пить.
Мама долго мучалась и умерла осенью. Всё происходило на моих глазах. Было много непонятного для моего детского ума. Я даже не поняла, что бабушка имела в виду, когда сказала, что мать умерла. Было странно и противно смотреть на мамино синеватое и почему-то безносое лицо и редкие, отросшие у корней бело-жёлтые волосы. Она лежала в длинном тёмном гробу неподвижно, а под столом стоял таз с лиловой жидкостью.
Бабушка стала другой. Её лицо застыло и почернело, щёки ещё больше ввалились, фигура совсем сгорбилась. Она не пила.
Она была одета чисто и опрятно, так же одела меня, прибралась в доме, сняла и почистила иконы.
Потом в дом пришли хромоногий дед и незнакомые люди и стали выносить гроб на улицу. Я сидела в углу между голландкой и стеной, прижимая к себе плюшевого щенка и смотря на чистый лик, и мне казалось, что с иконы на меня смотрит мамино лицо.

@темы: Болезнь, Авторское, Негатив, Смерть, Рассказ

---

[ErikaF]

Его отравили.
Врачи говорят, бесполезно
Сидеть у постели, держать его руку, молиться.
Пора собираться в дорогу.
Жестоко.
Не честно.
Но если остаться, он стал бы невольно убийцей.

А он задыхался, хватаясь за горло. И слушал,
Как хлопали двери.
Звенели замки чемоданов.
Слеза по щеке не скатилась.
Лишь ранила душу.
Хотел бы позвать, но никто не вернется обратно.

Пришла лишь она. В длинном платье из пепельной стужи.
Коснулась лица и шепнула:
Свободен от боли.
Ты будешь жить дальше. Но в сердце
Их больше не пустишь.
Ты станешь мне сыном и князем умЕрших…
Чернобыль.

(с) Deacon

@темы: Несчастный случай, Болезнь, Авторское, Воспоминания, Грустное, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Смерть, Разное, Стихи, Творчество, Философия, Я, Город, Предательство

---

Поверженный

[Кира Блювштейн]

Аннотация: Яркие огни ночного города. Дорогие женщины и богатые мужчины. Мир, где правят деньги и сексуальность. Мир, родивший порок. Это всё давно окружает нас и мы настолько привыкли к законам этой жизни, что на вопросы о подлинных чувствах часто не находим ответа. Он точно знает, что такое любовь. Но в его жизни наступил такой момент, когда он многое отдал бы, лишь бы об этом никогда не знать.


Фил.
В свете фонаря серебрились и мерцали крупицы снега. Они вились под лампой так же, как летней ночью мотыльки и прочая мошкара.
«Всё одно», - подумал Фил и перевел свой взгляд на массивную железную дверь популярного в городе ночного заведения.
- И зимой, и летом…- вслух произнес он, доставая из пачки сигарету.
- …одним цветом – доллары! – подхватила с заднего сидения Вера, пьяно хихикнув.
Фил поморщился. Не тот уровень. Не те люди.
Но в последнее время не те люди стали его постоянным кругом общения. Бессменным, родным, любимым и ненавидимым, от которого невозможно было спрятаться.
Бывало, едешь один по городу домой – глаз сразу выхватывает знакомые вывески клубов, баров. Адреса накладываются друг на друга, вплетая в мысли пряные голоса девушек-диспетчеров. Стоит вступить в эту жизнь – уже никуда не денешься. Куда бы ты ни шел, где бы ты не жил.
Он вспомнил, как они с Маришей ездили в отпуск, в Прагу. Было жаркое, знойное лето. Она снова страшно нервничала, потому что все шло не по плану. Фил же был спокоен. Он благодушно улыбался ей, зная, что так бывает всегда и что не стоит загадывать заранее – все равно ведь не получится. Не получится не совсем, просто будет по-другому.
Мариша была не такой. Она наперед знала, что найдутся проблемы. Всегда была готова к поворотам судьбы, свято верила в неотвратимость неудач.
Когда ехали в отпуск, она беспокоилась, что родители откажутся присмотреть за дочкой, что мама заболеет или, не дай Бог, Маруська.
Беспокоилась, что мест не будет в самолете, или что будут, но неудачные. Боялась, что забудет дома паспорт, поэтому по десять раз проверяла, точно положила ли его.
Когда она устраивалась на новую работу, боялась, что начальник окажется козлом, или коллектив – сборищем недоумков, или же наоборот – начальник будет добрым, отзывчивым, интеллигентным человеком, но ее сочтет недалекой и необразованной.
Машку когда в садик устраивала, все охала, что воспитательница может оказаться жестокой, бездушной, невоспитанной женщиной. Что дети могут быть больными или грубыми, что питание будет плохое.
И когда что-то из этого подтверждалось, например: по прилету выяснялось, что номер, который она хотела, занят, или в садике воспитательница оказывалась слишком молодой, или один из коллег был любителем пошлых шуточек, она победно констатировала: «Я же говорила!»
Скорее для самой себя. Она боялась неожиданностей и не любила сюрпризы. Ей лучше было наперед знать, угадать, предвидеть любую возможную неудачу, чем верить в лучшее и неожиданно получить вместо радости кучу проблем.
Она говорила часто: «Если долго что-то идет хорошо, значит жди беды. За все всегда рано или поздно приходится платить, в том числе и за счастье».
«Эх, Мариша, если бы ты знала, как ты была права», - подумал Фил, но тут же тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль. Горло уже начало сдавливать, но он молодец, быстро опомнился. К черту, к черту. Надо было срочно отвлечься.
Услышав чавканье на заднем сидении, он глянул в зеркало.
- Вера! - укоризненно произнес он и отвел взгляд. Она постоянно ела. Постоянно – это значит почти всегда. Разве что, когда она спала, ее челюсти прекращали привычные жевательные движения.
Ему по сути было все равно – ну хочет, ну пусть ест. Работа обязывала.
Девочки должны держать себя в форме. Вера же и так стандарту не соответствовала, так еще и умудрялась усугублять.
- Да что я? – возмутилась она. – Это просто жвачка!
Но он ее уже не слышал. Мысленно он вернулся в летнюю Прагу.
Когда они с Маришей катались в трамвайчике по старинным узким улочкам, она замечала маленькие магазинчики, причудливые названия, старинные скульптуры, а он видел все то же самое – машины с тонированными стеклами, сутулых парней с мрачным взглядом, молодых девчонок, улыбающихся с лишком призывно, слишком фальшиво, имеющих слишком глубокое декольте.
Он сразу подмечал все возможные точки даже в незнакомом городе, мысленно анализирую уровень услуг, автоматически отделяя городскую элиту от элиты для туристов.
Он силился не обращать на это внимания, нарочно отворачивался и занимал голову другими мыслями, другими впечатлениями. Но, если ты окунулся в этот омут, ты больше не станешь прежним.
«Ждет, никуда не делся», - подумала про себя Маша, увидев зеленые «Жигули». Сильнее толкнув худенькой рукой тяжелую дверь, она протиснулась в проём. Дыхание сразу стало превращаться в пар, а влажные волосы начали замерзать.
Сбегая по обледенелым ступенькам, она поскользнулась на каблуках и чуть не упала. Сердце тут же подпрыгнуло высоко, под самое горло, а ладони вспотели. В этот момент она краем глаза заметила, как дернулся водитель за рулем машины.
«Бойся, урод похотливый», - злорадно подумала она, все еще тяжело дыша от страха. Она сильнее укуталась в синюю дубленку, подбежала к машине и дернула за ручку двери.
В салон тут же проник пронизывающий до костей морозный воздух.
- Садись, давай, Машуня, не выпускай тепло! – крикнула на нее Веерка и шлепнула недовольно пухлыми губами.
Маша забралась в салон и нарочно сильно хлопнула дверью, тут же поймав в зеркале недовольный взгляд Фила.
Она сразу отвела взгляд, довольная своей выходкой. Ей нравилось изводить Фила маленькими пакостями. На большее она была не способна, она это знала, но даже бесить его этими мелочами было несравнимым удовольствием!
Она ненавидела его всем своим маленьким сердечком. Люди, не обладающие даром отзывчивости, нередко компенсируют его чувством юмора. У нее оно было, хоть и черное. Она мстила ему небольшими, но частыми дозами. Размеренно, методично. Она сравнивала свои действия со старинной японской пыткой, когда человеку в сыром холодном подвале капают на темечко ледяной водой. Конечно, это не производило такой эффект, но думать об этом было приятно. Ей нравилось быть жестокой. Не только по отношению к Филу, ко всему миру вообще. Как было сказано в ее любимом мультике: «Если мир отвернулся от тебя – ты должен отвернуться от мира!». Ей нравилась эта фраза. Она считала ее верной и ни в коем случае не хотела подставлять другую щеку.
Хотя за многое она не могла себя простить. Не хотела. В особенности за то, что ступила на эту скользкую дорожку. За то, что не пошла работать по профессии, как мама. Медсестрой, за копейки, за то совесть была бы чиста.
Тщеславие, жажда красивой жизни и богатства, привели ее сюда. К краю порочной чаши, которую ей предстояло испить до дна.
Это была и лень, и малодушие.
Маша была красивой, не глупой девушкой. И вполне могла учиться, могла поступить в институт, получить высшее образование, построить карьеру.
Семейной жизни она никогда не хотела, всегда верила в собственную независимость, хотела стать эдакой железной леди. Даже книжки читала такие, где главными героинями были сильные женщины, которые всего в жизни добивались сами, которых любили самые красивые и смелые мужчины.
Но, видимо, угодно было кому-то наверху, чтобы с Машей во время учебы в старших классах случилась большая любовь.
Да такая сумасшедшая и сильная, что терпеть не было сил.
Его звали Петр. Он был старше ее на много лет. Они познакомились случайно, на Новый год.
Она ловила машину поздним вечером. Времени до двенадцати оставалось в обрез, а еще нужно было успеть добраться до дачи, где ее ждали друзья с настоящим серьезным алкоголем, хмельные, веселые и абсолютно свободные этой волшебной ночью.
Волшебными ночами часто случаются чудеса. Она верила в чудо, ждала его. Но даже не подозревала, что оно окажется спрятанным в теплом кожаном салоне большой черной иномарки.
Красивый, голубоглазый, взрослый. Он заразительно смеялся и остроумно шутил. А еще говорил много интересных вещей, которых Маша никогда не понимала. Она замирала от восторга, кивала головой и поражалась, как точно, как красиво говорит ее спутник.
Это сейчас она понимала, что то был «дешевый понт», как было принято говорить в ее новом круге общения.
До дачи друзей они так и не доехали. Дорогу замело, и встречать Новый год им пришлось в его машине.
В ту ночь она стала взрослой. И после этого она уже не могла по-прежнему общаться со своими сверстниками, одноклассниками. Она даже с мамой не могла больше найти общий язык. Потому что с этого момента она поставила себя на ее уровень. Она поднялась в своих глазах до той черты, после которой ее уже не могли ни к чему принудить.
Она открыла в себе новое, женское. То, чем она могла чувствовать, что для нее лучше, не слушая чужих советов.
Учеба отошла на второй план. Ее закружила взрослая ночная жизнь. Вечеринки в дорогих клубах, на которых она была звездой, роскошные номера в отелях, иностранные машины, иностранные деньги.
Ее новые друзья относились к ней как к равной. Её уважали, ей восхищались.
Эти чувства пьянили её и засасывали.
Но, вместе со школой, кончилась и ее новая жизнь.
Все произошло по известному всем сценарию. Банально и больно.
Она забеременела от Пети.
Родителям не сказала ни слова. Не посчитала нужным. Зато Пете сказала сразу. Потому что любила и была в нем уверена. Она считала, что узнав о ребенке, он жутко обрадуется, сделает ей предложение и она сразу же поженятся. Она где-то слышала, что если девушка беременна, то расписывают сразу.
А потом они отправятся отдыхать заграницу на медовый месяц, где будет белый песок и голубое чистое море.
Много чего думала Маша в тот день, перед самым важным разговором.
Но Петя ничего подобного ей не предложил. Он принял это известие совершенно спокойно, ничуть ему не удивился и так же спокойно предложил ей сделать аборт. Потому что он сам давно женат, детей уже имеет и еще дети ему не нужны. Тем более разводиться с женой он не собирается – это вредно для бизнеса.
А если маленькая Маша рассчитывала на что-то другое, то она смело может отваливать.
Так прямо и сказал.
И Маша отвалила. Аборт, конечно, сделала – куда ей с ребенком в мамину малогабаритку!
Экзамены сдала с горем пополам – и то, благодаря шпаргалкам, которые писала полночи дома. Да и это она делала без всякого энтузиазма.
Когда она поняла, что поступить с тем набором знаний и таким аттестатом она никуда не сможет, было уже поздно.
Её одноклассницы счастливо волновались по поводу вступительных, ходили в кино со своими глупыми мальчиками. А она смотрела тупым взглядом в окно и нервно жевала фильтр сигареты.
Прятаться от мамы она давно уже перестала, да и мама потеряла всякую надежду вразумить дочь, и больше с наставлениями к ней не приставала.
Маша очень быстро постарела. Так ей казалось. В ее жизни уже всё было – большая любовь, боль расставания, красивые машины, деньги, страстные ночи, беременность даже была. Теперь ей не оставалось ничего, кроме как завершить свой жизненный путь.
Смысла жить дальше не было. Она не плакала, не билась в истерике. Просто тихо и спокойно осознавала, что больше в её жизни не будет возможности добиться всего самой, или встретить такую же сильную любовь. Не ради чего было землю топтать.
Но покончить с собой оказалось не так-то просто. В аптеке ей не продавали сильнодействующие препараты, поэтому идея наглотаться таблеток и уснуть отпала. Вены резать она не хотела – страшно представить, что почувствует мама, когда увидит свою дочь в ванне, полной крови и с развороченными как вареная сосиска руками.
Прыгать с крыши высотного дома она тоже не хотела. Вернее, сначала хотела, но после нескольких неудачных попыток вылезти на крышу затею эту бросила.
Да и опять же – мама будет не в восторге от вида кровавого студня на асфальте.
А вечером мама сказала ей, что подала её документы в медицинский колледж. Маша смирилась и пошла учиться. Безрадостно и бесцельно.
Но уже в середине обучения она поняла, что не может так жить. Не может каждый день есть вареную картошку и салаты «Оливье» по праздникам. Не может одеваться на рынках в эти бесформенные тряпки.
Она успела привыкнуть к той красивой жизни, что была у неё, пусть и не долго.
Тогда она сама купила газету, открыла её на странице «Досуг», выбрала наиболее приглянувшееся объявление и позвонила.
Машину качнуло на повороте и Маша ударилась головой об стекло. Резко вынырнув из воспоминаний, она вонзила свой ненавидящий взгляд в спину водителя.
Костяшки пальцев побелели – до того сильно он держал руль.
Они уже около пятнадцати минут мчались по заснеженной дороге, а у Фила перед глазами до сих пор стояли ее худые ножки. В облегающих голень, сапогах на длинной острой шпильке - они так неловко скользили на ступенях!..
Он вдохнул ртом и выдохнул через нос.
В ушах звенело от громкого хлопка дверью. Она специально это делает, совершенно точно.
Ну и пусть. Это самое меньшее, что она имеет право сделать по отношению к нему. Он же сам желал себе за содеянное смерти.
«Смерть есть избавление, а не наказание», - с иронией подумал он и резко крутанул руль, выходя на поворот.
Подумать только, когда-то он даже не задумывался о таком повседневном явлении, как смерть.
Она не ужасала его и не погружала в раздумья. Проще сказать – смерть не интересовала его вовсе. Она просто не существовала в его жизни.
Оба родителя были живы, равно как и бабушка с дедушкой по линии отца. По материной линии он их не знал, а значит, и повода для беспокойства не было.
Он глянул в зеркало заднего вида и сглотнул. Вера рылась в сумочке, то доставая, то складывая обратно косметику, духи, перчатки и все то, что она каждый день таскала с собой. Женщины часто перебирают содержимое своих сумок от скуки. Маша хмурила тонкие брови и смотрела в окно, скрестив руки на груди. Дублёнка собралась складками, и ее подол едва доставал до середины бедер, открывая взгляду ее маленькие острые коленки, обтянутые эластичными колготками. Или чулками. Он впился взглядом в её ноги, чувствуя, как рот наполняется слюной. Сейчас Фил все отдал бы, чтобы узнать, что же всё-таки на ней – чулки или колготки?.. Ему до удушья хотелось прикоснуться к ее ногам губами, почувствовать запах ее нежной кожи.
Фил сморгнул наваждение и вернул свой взгляд дороге, по обеим сторонам которой лежал позолоченный фонарным светом снег.
- Ну, наконец-то, - нарушила тишину Маша. Её голос вернул Фила к реальности. Действительно – почти приехали. За поворотом показалась высотка. В этом доме, на седьмом этаже находилась их штаб-квартира, как в хорошем настроении называла её Валентина.
Подъехав к подъезду, Фил заглушил мотор и уронил руки на колени. Девушки защелкали дверьми, выбираясь из машины, каждая со своей стороны.
Как только дверцы хлопнули, Фил закрыл лицо обеими руками и шумно втянул ртом воздух, как если бы у него неожиданно защемило сердце.
Но сердце не щемило. Он вообще, в последнее время, не испытывал никакого дискомфорта, связанного со здоровьем.
Ему даже начало казаться, что все его страдания и терзания надуманны. Он уже не знал, как сильнее унизить себя, как сделать себе ещё больнее. Да и сомневался, возможно ли это вообще.
Посидев пару минут в тишине и одиночестве, он всё-таки вышел из машины и поднялся в квартиру.
Она была очень просторная и светлая. Паркет в коридоре отзывался стуком из-под ног - радостным и частым, если по нему весело бежали чьи-то легкие ноги. А если на идущего давил непомерный для него груз, то стук становился угрожающим и тяжелым.
Коридор одной стороной закруглялся и сводил на себя двери в комнаты девушек, а другой стороной поворачивал на кухню, которая была соединена со столовой и одновременно являлась кабинетом Валентины.
Валентина сидела на кухне за дубовым массивным столом в черном кожаном кресле. На столе стоял телефон, валялись различные бумаги – сделанные ею записи, вырванные листки из блокнотов и календарей, квитанции об оплате и многое другое.
Помимо бумаг на столе стоял старинный графин. Не то чтобы очень старинный, но родом из сороковых, как минимум.
Он был наполнен коньяком. Валентина понятия не имела, как именно нужно хранить коньяк, но ей уж очень нравилась эта тяжелая рельефная бутыль. Она была в восторге ото всего вычурного, дорогого. Видимость богатства – это то, чем Валентина себя окружила.
Фил про себя назвал Валентину «мадам». Это было нечто среднее между «мамкой» из девяностых и чем-то более уважительным, чем-то, что имеет большее отношения к бизнесу как к таковому. Да и себя Фил считал не «сутером», как звали его за глаза девчонки, а охранником. И Марише почти не приходилось врать.
Девушки уже попрятались по своим комнатам, переодеваясь и готовясь воевать в очереди в душ. Фил прошел по коридору в сторону кухни. Он двигался медленно, чуть сутулясь, так и не сняв куртку и обувь, лениво переставляя ноги. Шаги его были тяжелыми, но почти не слышными. Руки с мороза из карманов джинсов он так и не доставал.
- Всё хорошо? – спросила Валентина, не поднимая головы и продолжая что-то записывать на клочке бумаги.
- Всё хорошо, - ответил Фил, заходя на кухню.
Он упал на кожаный диван, на котором валялись какие-то вещи, кем-то забытое полотенце, и закрыл глаза.
От полотенца, уже высохшего, исходил знакомый, почти родной запах фиалок. Он заставил Фила улыбнуться, веки его дрогнули, словно во сне.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, он открыл глаза. Валентина выжидающе смотрела на него поверх очков.
Фил скривился и приподнял бёдра, залезая в карман. Подниматься полностью было лень. Он вообще в последнее время стал каким-то заторможенным.
Выудив на свет стопку денег, он бросил её на стол и уронил бёдра обратно на диван, оставаясь лежать так, чуть ли не съезжая с дивана.
Пока «мадам» считала деньги, он сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана флягу. Открутив крышку, он поднес холодный металл к губам и опрокинул её. Огненная жидкость просочилась в его рот, наполнила его и скатилась по горлу в пустующий желудок.
Войдя в комнату, Маша села на диван и стянула сапоги с усталых ног. Тут же встала и вылезла из платья, оставаясь в синем кружевом белье и чёрных чулках.
- Привет, - улыбнулась ей Олеся и потянулась. Она только что проснулась и её тело ещё не остыло от теплоты постели.
Волосы, хоть и были не расчесаны, всё равно лежали так, что лучше их не уложил бы ни один стилист. Естественность – это был её конёк. Она была прекрасна в своей домашней реалистичности. Теплая, родная, она покорила этим не один десяток мужчин. Сероглазая, умная не по годам девушка.
Наверное, поэтому они и сошлись с мадам. Они обе были целеустремленными и расчетливыми.
Это в ней Машу особенно привлекало. Она тянулась к ней, как к эталону женственности, как к своему идеалу.
- Привет, - отозвалась Маша, снимая с себя бюстгальтер и чулки. Она достала из шкафа мягкий банный халат кораллового цвета и взяла с полки полотенце.
- Как всё прошло?
- Нормально. Единственное, ездить с ним в одной машине – для меня это пытка!
Олеся достала из тумбочки пачку сигарет и закурила.
- Почему?
- А то ты не знаешь! – Маша иронично усмехнулась. – Когда я сюда пришла, меня никто не предупреждал, что мой сутер будет мной пользоваться, когда ему вздумается.
Олеся промолчала. Она не хотела говорить на эту тему. Она знала, что произошло, и сама не могла понять Фила. Для неё он был не Фил, а Гриша. Они знали друг друга много лет, он был для неё другом. Она не знала более чуткого, отзывчивого и жизнерадостного человека, чем он.
Та злосчастная автокатастрофа очень сильно его подкосила. Да и это можно понять – он в одночасье потерял и жену, и дочь.
Как он их любил…
Олеся смотрела и завидовала их счастью белой завистью. А какой счастливой была Марина! Она не знала её до их с Гришей свадьбы, но познакомившись, полюбила её как сестру. Конечно, Гриша строго запретил её рассказывать Марине, чем она занимается, поэтому ей приходилось поддерживать легенду. Для Марины Гриша работал охранником в стриптиз-баре, в котором танцевала Олеся.
Марина никогда не ревновала его, а он никогда не давал повода. Они с Олесей стали живым примером того, что дружба между мужчиной и женщиной существует.
А потом её не стало. Её и их малышки, Маруси, Машеньки. Ей было три года, когда всё случилось. Тогда-то Гриша и начал пить. Он стал мрачным, не смеялся и крайне редко улыбался. Стал полностью пустым. И глаза его потухли, и голос стал бесцветным. Шел уже четвертый год с момента аварии, а он до сих пор не мог оправиться. Всё, конечно, было уже гораздо лучше, Олеся это видела. Видела, как в нём снова просыпаются чувства, как он начинает меняться, как смотрит на Машу.
Маша. Она стала той веревкой, которая потянула его наверх со дна, из пропасти, в которую он так старательно себя загонял.
Он не умел проявить к ней своих чувств. Может из-за ощущения вины, а может он просто забыл, как это делается. Но в один из вечеров он навсегда перечеркнул саму возможность их с Машей отношений.
Он был пьян. Пьян настолько, что его шатало от стены к стене. Маша никогда особенно не проявляла к нему симпатии, а этот день так и вообще демонстрировала своё презрение. Он не сдержался. Его переполнила злость, обида, ярость. Алкоголь еще сильнее подогревал его кровь. Он взял её силой. Маша тогда пообещала, что никогда его не простит. И она не простит – Олеся знала это. И Фил это знал.
Маша глянула на Олесю и быстрым шагом пошла в ванную. Она не понимала, почему Олеся так себя ведёт. Будто ничего ужасного не произошло. Будто это нормально. Хотя, откуда ей знать, может и Олесю он тоже насиловал? Может все здесь просто к этому привыкли.
Пока тёплые струи омывали её стройное тело, она думала. Думала о том, что снова влипла в историю. Деньги, конечно, хорошие. Она многое, что теперь могла себе позволить, не говоря уже о том, что она смогла делать для мамы. Но, тем не менее, она прекрасно понимала, что найти любовь ей не удастся, пока она находится здесь. А любви хотелось, как и любой девчонке. Она часто представляла себе перед сном его – красивого, темноволосого, с выразительными глазами и приятным голосом. Сейчас, почему-то, вместо привычного образа принца, перед её глазами появился Фил. Она раздражённо моргнула. Что ещё за новости?
Маша вылезла из ванны и насухо вытерлась махровым полотенцем. Тряхнув мокрыми волосами, она вышла из ванной и зашла на кухню.
Покосилась на Фила. Он лежал на диване, опершись на локоть и прикрыв глаза.
- Опять нажрался? – язвительно бросила Маша, выжимая волосы прямо на пол. – Что, кого на этот раз возьмешь? Может Олеську? Она как раз проснулась…
Фил открыл глаза. Они в момент потемнели. В них отчетливо плескалась злоба.
Он злился на себя и на неё. Злился на водку во фляжке, злился на Валентину, которая всё так же продолжала сидеть за столом.
Он медленно сел, не отрывая от Маши взгляда.
Маша холодно глянула на него.
- Так что? Уже определился?
- Да, - сухо ответил Фил вполголоса.
Эта интонация заставила по Машиной коже забегать мурашки под халатом. Ей стало не по себе.
- Тебя и возьму, - жестко произнес он, хватая её за плечо.
- Отпусти, мне больно! – вскрикнула Маша и жалобно уставилась на мадам, думая, что она мешается. Но ей было всё равно. Она продолжала заниматься своими бумагами, будто прямо под её носом ничего не происходило. Пальцы Фила продолжали сжимать её руку.
- Я закричу!
- Кричи.
- Аааааа! – Маша закричала и замолчала, уставившись растерянно на Фила. – Ааааа! – повторила она, но никакой реакции не последовало. Никто не вышел из комнаты. Валентина по-прежнему не поднимала глаз.
Фил грубо толкнул её к двери из кухни.
- Одевайся!
- Зачем?
- Я сказал, одевайся.
Смелости у Маши тут же поубавилось. Сердце застучало как сумасшедшее, его удары отдавались в висках, путая мысли.
И зачем она его провоцировала? Знала ведь, что он скотина. Ублюдок. Она ворвалась в комнату, с трудом сдерживая слезы.
- Что случилось, малышка? – с балкона выглянула Вера, жуя творожное кольцо. Она снимала с балкона постиранные вещи.
- Ничего! – крикнула в ответ Маша, натягивая платье.
Ничего. Ничего не случилось. Всё как обычно, в порядке вещей.
Она поедет. Поедет, потому что у неё нет другого выбора. Валентина всегда будет на его стороне, она давно его хочет затащить в свою постель и будет всячески ему потакать. А девчонкам всё равно. Им своих забот хватает. Она поедет к нему, чтобы лишний раз ткнуть его мордой в грязь.
Её лицо прояснилась. За свою жизнь она научилась быть циничной. Она поедет и сделает всё так, что Фил ещё долго будет жалеть о том, что сделал.
Она влезла в сапожки, застегнула молнию. Нижнее бельё она одевать не стала – смысл? Да и незачем перед ним красоваться. Поправив шелковое платье и мокрые волосы, она последний раз глянула в зеркало и вышла из комнаты, захватив сумочку. Фил стоял у входной двери.
Она прошла мимо него с высоко поднятой головой и прошла к лифту.
Она слышала позади его шаги, но так, ни разу и не обернулась, пока они спускались к машине.
Он сел за руль, несмотря на то, что выпил. Он так делал достаточно часто, поэтому все, включая Машу, уже давно к этому привыкли.
Она забралась на заднее сиденье и закурила. Он молча завел мотор и машина тронулась с места.
Маша смотрела в окно и не разбирала дороги. Её голову занимали мысли о своей судьбе. Когда она успела так оступиться? Когда она стала такой? Она спокойно ехала в машине с ненавистным ей мужчиной к нему домой, чтобы дать ему всё, что он попросит. Просто так, ни за что.
Они ехали долго, часто поворачивали, уходили во дворы. Наконец машина остановилась у высокого панельного дома.
Фил вышел из машины, не сказав ни слова. Маша вылезла вслед за ним. Он набрал код на домофоне и они вошли в просторный светлый подъезд. Этот дом был одним из тех, где постоянно дежурят консьержки, где всегда чисто, уютно, постелены ковровые дорожки, а на этажах стоят цветы в горшочках.
Фил жил на девятом этаже. Открыв тяжелую металлическую дверь, он пропустил её в квартиру.
Она прошла внутрь, цокая каблучками по паркету. Оглядевшись, она приметила ванну.
- Я пойду, приведу себя в порядок. Не будешь же ты набрасываться на меня, как животное? – бросила она и дернула на себя ручку двери.
Фил ничего не ответил и пошел в комнату, бросив ключи мимо полочки.
Они звонко ударились об пол. Маша проводила его взглядом, покачала головой и закрылась в ванной на щеколду.
Фил прошел в комнату и упал на диван. Перед диваном стоял журнальный столик, на нём стояла пепельница, полная окурков. Рядом со столиком валялись пустые бутылки, выпавшие из пакета, которыми тот был забит до отказа.
Он взял со столика пачку тонких сигарет, забытых какой-то ночной девушкой и закурил. От сигареты исходил какой-то невероятно противный запах.
Его плечо самопроизвольно дернулось, а стеклянный взгляд замер на шершавых обоях.
Сначала было терпимо. Первое время после случившегося. Он пил. Вечер, день, ночь. Не мог остановиться.
Никогда раньше не пил, а тут как заставлял кто-то. Будто бы и успокаивало, будто бы и забывался, засыпал.
Потом третий день – похороны.
Народу пришло – толпа. Все в чёрном, стояли, причитали, плакали навзрыд с диким животным воем. Он тоже в чёрном был. Рубашка ещё со студенчества осталась. Так-то он сам чёрное не очень…
Слез почему-то не было. И ему казалось, что все вокруг косятся на него, осуждающе смотрят и думают про себя: не плачет, не жалеет, черствое сердце.
А может, думали, что он вовсе с катушек слетел. Кто его теперь разберет.
Хоронили в закрытых гробах. Он стоял как вкопанный, не мог пошевелиться, сказать ничего не мог. Смотрел в одну точку. Вот как сейчас.
Его тронуть боялись, плечом задеть случайно. Рядом даже не стояли. Даже родители.
Мать с отцом стояли вместе с Маришкиными родителями, дядей Славой и тётей Женей. Тётя Женя рыдала навзрыд, глаза были красные, узкие, как щёлочки. Дядя Слава был чёрен лицом, тяжел плечами, дышал шумно, молча. Ненавидел. Фил это чувствовал.
По спине катился липкий пот, волосы мокли на шее. Стебли цветов, что он сжимал в руках, превратились в кашицу. На лбу вспухла жила, пульсировали виски.
Перед глазами, как после смерти, пролетали картины их совместной жизни. Эти кадры начали мелькать почти сразу после случившегося и до сих пор не остановились.
День их знакомства: прохладный осенний вечер, только что закончился дождь. В квартире накурено и тесно. Дурным голосом Ленька Шивцов орёт песню под гитару. Запрокидывая голову, смеётся именинница – Алёнка Мазепова. Яркая, солнечная, стриженная под мальчика, в маленьком чёрном платье, с крупными белыми бусами на шее.
Губы красные, зубы жемчужные. Боря Уланов всё шутит, вино ей подливает. Парочки жмутся на балконе, запуская дым в квартиру. А вот и она – сидит за столом в уголке, поглядывает серыми глазами строго, но губы еле заметно вздрагивают в улыбке.
Волосы тяжёлые, от долгого пребывания в косе, волной спадающие по плечу. Юбка чёрная, а на ней – светлые волоски собачьей шерсти. Сидит, согнувшись пополам, упершись локтями в колени, неловко переступает ногами в туфлях на толстенной платформе.
Смотрит на него и брови хмурит, но больше шутливо. Он тогда не стал курить «травку» вместе со всеми. Не потому что не хотел, наоборот, очень хотел! Опозориться боялся, первый раз ведь.
Сразу заметил, что она на него смотрит.
«Нравлюсь?» - спросил мысленно.
«Как думаешь?» - будто взглядом ответила ему. А он не думал, он знал. Просто поиграть хотел. Сам ведь ещё ни разу не играл, чтоб по-взрослому. А тут по-другому и быть не могло.
Вышел на лестницу, будто покурить, хотя сам никогда в жизни не курил. Даже не пробовал. А она – за ним. Тоже – будто…
Он тогда её до дома проводил. Пешком через полгорода.
Или вот: родителей знакомят. Его оба родителя – профессора. Отец – биологии, а мать – математики. И её – мать швея-лекальщица, отец – слесарь разрядный.
Его Марина такая же – не пошла в институт после школы. Пошла на курсы машинистки, сама не зная, зачем. Закончила, работать в издательство пошла. Без особых амбиций карьерных. Он же – напротив. Высшее математическое образование.
Родители грызлись весь вечер. Её - громко говорили, искренне обижались и резко отвечали, а его – интеллигентно, намёками и полутонами. Только на Фила поглядывали, мол, кого же ты нашёл себе, сыночек?
А они с Маришкой сидели счастливые, смотрели друг на друга, да салаты за обе щеки уплетали.
Им нравилось смотреть друг на друга. Ему нравились ее волосы, затянутые в тугой хвост до пояса и брови тёмные, чётко очерченные. А ей нравились его короткие, тоже тёмные волосы, с торчащей чёлкой, и брови, странно сдвинутые к середине. От его смешливого выражения лица он на дурачка был похож. Это тоже нравилось.
Свадьба: Мариша вся в белом, торжественном. Платье пышное, рукава-фонарики, венок с фатой на голове, перчатки кружевные и корсет.
Ох, и намучился же он ночью с эти её корсетом!..
Перед свадьбой они специально брали уроки танцев, по настоянию Марины. У него в крови это было – и ритм, и такт, и темп чувствовать. Мариша же двигалась, как корова на льду. Отдавила ему все ноги, стулья вокруг сносила своими крутыми бёдрами. Злилась, краснела, ноздри раздувала, а он улыбался снисходительно.
- Ненавижу, когда ты так смотришь! – кричала она.
- Как? – он продолжал улыбаться и смотреть, влюбляясь сильнее.
Свидетелем на свадьбе был его лучший друг, Генка Кураев.
На похоронах он стоял позади и с опаской поглядывал на спину друга. То ли обморока боялся, то ли нервного срыва.
А на свадьбе раньше всех проснулся, всех гостей обзвонил, нашёл кольца, которые Фил потерял, стопку водки в него влил на голодный желудок – для храбрости, пояснил.
От этой храбрости Фила всё время нахождения в ЗАГСе мутило так, что в пору было свадьбу откладывать.
С выкупом невесты он тоже справился блестяще, обманув всех гостей и родственников. Филу вообще почти ничего делать не приходилось. Он никогда не обладал такой неуёмной энергетикой, никогда не умел так заводить публику, так шутить, чтоб смеялись все, даже те, кто шутки не понял. Гена был физиком-астрономом.
- Мы с тобой – два светила мировой науки! – говорил он, обнимая друга за шею.
- Да уж, светила… не столько светим, сколько коптим, - весело отзывался Фил.
Вообще Генка был излишне самоуверенным и смешливым. Мариша его не очень любила. Она вообще считала, что Фил не умеет выбирать себе друзей. И это было единственным, в чём его мать была с ней согласна.
Ей претили все эти праздные беседы, мех без причины, поэтому она была готова даже встать на сторону невестки, лишь бы убедить сына не общаться с друзьями, которые портят карму.
А когда Марина сказала «да», он словно дара речи лишился. Стоит, словно немой, глазами хлопает и молчит. Она тогда не на шутку разозлилась, ткнула его в бок острым локтём и зашипела в самое ухо: «Да! «Да» скажи, кретин!»
И выдохнул это, заветное слово. И сразу легче стало, и мутить перестало и всё встало на свои места. Вот так вот и должно быть. Вот Мариша, а вот я. И скоро, совсем скоро у нас появится третий. Сыночек или дочка. Всё в порядке. И этот порядок казался ему настолько удивительным и непостижимым – аж дух захватывало!
А теперь никакого порядка в его жизни не было. Более того – что-то страшное начала происходить с ним. Не правильное.
В ванной шумела вода. Маша. Маша – первое, чем он начал интересоваться после долгих лет пустоты и одиночества.
Этот интерес к другой девушке его очень пугал. От него болело внутри, от него он не мог уснуть и часто смотрел на фотографию Марины с Марусей. Прощения пытался просить, но как-то неискренне выходило. Он сам не понимал, что с ним твориться и заливал это своё непонятное состояние алкоголем.
Маша была полной противоположностью Марине. Разве что цветом волос они были схожи.
Маша была тоненькая, намного младше его, со вздернутым носиком и злыми глазками.
Но чем-то она его зацепила. Зацепила настолько, что он голову терял. А однажды потерял окончательно. И причинил ей такую боль, за которую сам себя простить не мог, не говоря уже о ней. И вот опять он делает тоже самое. И опять не может себя понять. И опять ему страшно.
Маша выключила воду. Она включила её специально, чтобы не слышать ничего из-за двери, и чтобы он не слышал, что она делает. \она накрасила губы ярко-красным, ресницы тушью, глаза подвела чёрным. Ну чисто распутная девка. А что? Пусть получит, что заказывал. Довольная собой, она щелкнула замком и вышла из ванной.
Вышла и замерла. Её взгляд приковали к себе фотографии, висящие на стене в коридоре. Она их не заметила сразу, а сейчас прямо в глаза бросились. Она подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть.
На фотографиях была запечатлена семейная пара – молодой мужчина и женщина. Были еще фотографии маленькой девочки. Должно быть, их дочка. Красивая такая, с задорным взглядом, с двумя косичками. Что-то в ней ей показалось знакомым. Она перевела взгляд на другое фото. Она не сразу его узнала. Конечно же, этот мужчина - Фил. Никаких сомнений.
Только всё равно что-то в нём было не то. Он был не таким, каким она привыкла его видеть. И женщина. Женщина рядом с ним выглядела такой счастливой и так они вместе смотрелись гармонично, что было ясно – она счастлива, благодаря ему.
Голова закружилась. Она всё поняла. Сложила в одну картинку эти, ничего не значащие, фразы. Она тогда не придавала им значения, а теперь поняла. У Фила была семья. Он потерял её. И из-за этого, должно быть, он стал таким. А сколько раз Олеся пыталась ей намекать на это…
И она, Маша, ему нравилась. Совершенно серьезно, искренне.
Ей вдруг стало так стыдно, так мерзко от самой себя. Она вытерла ладонью губы, размазывая помаду по щекам, и заглянула в комнату.
Фил курил, обнимая себя рукой и согнувшись пополам.
В той же рук, в которой он сжимал сигарету, он держал фотографию.
Он гладил изображение большим пальцем, а губы беззвучно шептали: «Простите меня…»
Маша закусила губу и потерла щёку, пытаясь стереть остатки помады.
- Фил… - робко позвала она, не решаясь войти в комнату.
Он дернулся и положил фотографию лицом вниз на столик. Посмотрел на неё влажными красными глазами, хмельными от выпитого.
- Я вызвал тебе такси.

@темы: Авторское, Воспоминания, Любовь, Разлука, Смерть, Чувства

---

[ErikaF]

Он считал по шагам пробегающих мимо прохожих.
Босоножки, ботинки, балетки... уже штук тридцать
Обувь разных цветов и моделей. Слова похожи:
"Психопат", "алкоголик", "дурак", "недоумок", "крыса".

Ему было плевать на слова, на брезгливые лица.
В голове нескончаемой плёнкой мелькали сюжеты.
Он уносит ребенка, едва тот успел родиться.
Мать рыдает: "За что?". Он не в праве давать ответы.

...Он лежал на асфальте. А камень царапал щеку.
Рядом маялось небо в осколке огромной лужи.
Под июньским дождем ожидал Сатану... Не бога.
При себе лишь оставил тоску и, наверно, душу.

Долго ждать не пришлось. Белый туфель коснулся шеи:
Голос мягче других, только шрамы по сердцу чертит.
"Спрятать крылья и броситься вниз, попросив о смерти.
Парадокс... Может только дурак... или ангел смерти"

(с) Deacon

@темы: Мифическое, Суицид, Мысли вслух, Настроение, Смерть, Разное, Стихи, Творчество, Я, Город

---

Занавес

[Нарратор]

Жизненные драмы случаются и у одиночек... С воображаемыми друзьями.

Занвес

С каждым днём ощущение того, что моя жизнь похожа на некий безумный спектакль, всё растёт и растёт. Бесчеловечная постановка, где я в одиночестве сижу на сцене, зачитывая свой нелепый монолог длинною в жизнь.

Как ни странно, но все мои рассуждения об этой самой «Жизни» всегда сводятся к одному. Решение проблемы, настолько же простое, насколько противопоставляющее себя её сути. Хм… Но я так ни разу и не решился на этот поступок. Возможно природа моя, мой инстинкт, не позволяет совершить так. Хотя, скорее всего, всё потому что я жалкий трус.

Аплодисменты

Кажется, что все люди вокруг сидят в огромном зале, шириною в мир, наблюдая. Между нами стена, невидимая, но ощутимая. Они не поднимутся на сцену и не займут место рядом. А я… Я просто не хочу опускаться в зал. Мне нравится здесь: жевать дешёвый реквизит и спать в потрёпанных декорациях.

Недавно, впрочем, случился один инцидент. Из ряд вон, так сказать. Неведомо откуда, никак из-за кулис, на мою сцену вдруг ввалился он. Не знаю как, но я сразу понял, что он нереален. Слишком был улыбчив, слишком доброжелателен, слишком актёрскими были его повадки.

Так в моем Театре одного актёра появилась новая роль.

Аплодисменты

Маска дель арте. Но не был он ни Бригеллой, ни Арлекином, ни Скарамушем. Он был Моей маской. Воплощением того, кем я хотел быть, но не смог стать. Утрированная гримаса весельчака-экстраверта.

- Пошёл прочь! - моё «приветствие» никогда не отличалось особым изяществом.

Но он не захотел уходить и, нагло ворвавшись, так же нагло занял место перед аудиторией. Я был взбешён. Весь мой сценарий, постановка всех предстоящих актов были разрушены этим нахальным «форс-мажором».

Началась новая глава монолога, где актёр играл вместе со своей ролью. Где роль стала соавтором.

Аплодисменты

Он явно умел войти в доверие. Подкупил меня красноречием. И вечерами занимал моё время историями о своих друзьях, о передрягах, в которых побывала его весёлая компания, о девушке, в которую был влюблён с пятого класса, ставшей его невестой. Я был искренне рад за него. Но, пусть это и чистой воды эгоизм, ещё больше я был рад за себя. Впервые за долгие годы, в моей жизни появился кто-то, с кем я мог разделить сцену. Кто-то, за кого я мог порадоваться, и кто мог порадоваться за меня.

Пусть разум и говорил, что эта Маска нереальна, что этот парень только роль, но не актёр. Но сердце верило в то, что он материален. Сердце впервые нашло друга.

Аплодисменты

Но в один день всё пошло наперекосяк. Мой друг пришёл в плохом расположении духа. Ещё никогда он не был так похож на оригинал, как сегодня. Пришёл ненадолго. Пришёл только для того, чтобы сказать, что покидает сцену. Что больше никогда не вернётся.

Внутри меня со звоном что-то треснуло. Я подошёл к нему и срывающимся голосом спросил:
- Почему ты уходишь?

Он обернулся. В его взгляде была жалость, но ещё больше там было презрения. Меня нельзя было этим обмануть. Он был мной, и я отчётливо прочитал в глазах печаль. Прощание для Маски было столь же тяжелым.

Я ждал ответа. Прошло всего несколько секунд, но для меня пролетела вечность. Я не вытерпел, я сорвался. С уголка глаз спустилась слеза, оставив за собой хрустальную тропинку.

Аплодисменты

Его губы приоткрылись, и из них вырвался приговор:
- Мои друзья сказали, что я тебя выдумал, - выражение глаз сменилось на холодную жестокость.

И он ушёл. Так же внезапно, как и появился, так же нагло. Но причинив гораздо большие разрушения. Сценарий был вновь разрушен. Но его кратковременное присутствие и уход пошатнули мою уверенность в превосходстве над залом. Теперь я увидел, теперь я понял. Они не наблюдали с мест в партере, а восседали величественные в бельэтаже, бросая в мою сторону презрительные взгляды. Я понял, что он был необходим. И понял, что безвозвратно потерял его. Понял, что больше не найду замены.

Упав на колени, я разразился смехом. Смехом отчаяния и досады. Я смеялся и не мог остановиться. Смеялся над потерянной жизнью.

Аплодисменты

Что ж, значит это и есть то самое решение. Единственное и самое логичное в сложившихся обстоятельствах. Продолжать монолог больше нет смысла. В ложе мало кого волнует участь такого никчёмного актёра. Значит, так тому и быть.

Потрёпанные декорации. Старенькое кресло, с обшарпанной обивкой на поручнях. И блестящее лезвие из старого реквизита.

Я улыбнулся. Решение принято. Печали не было, разе что отчаяние. Оно, видимо, и толкает на подобного рода поступки. Давая людям выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций.

Я знал, как это делается. Говорят это даже приятно. Перевернув руку ладонью вверх, я рассмотрел сочную вену от запястья и до сгиба локтя. Тускло зелёная полосочка, в которой сочится жизнь. Продольный разрез и тёплая красная жидкость с радостью выплеснулась из моего тела.

В глазах потемнело, и мыслить стало тяжело. Прощай, зал. Прощай, Маска. Прощай, сцена. Прощай, нелепый монолог.

Жизнь вытекала из руки стремительным ручьём. Последний акт закрыл кровавый занавес.

Аплодисменты

@темы: Авторское, Рассказ

---

[ErikaF]

Ночь еще красит ресницы, готовится к встрече.
Месяц глядит на часы, раздражаясь немножко.
Шторы заката задернуты. Слишком беспечна -
То опоздает, затем подкрадется, как кошка.

Стрелки часов завершают еще одно сальто.
Месяц опять поправляет серебрянный галстук.
Ночь любит платья чернее сырого асфальта -
Тихо смеется над стилем влюбленного франта.

Встреча проходит в кафе, в атмосфере покоя.
Ночь постоянно молчит и следит за часами.
Месяц, не выдержав, спросит: "Зачем ты со мною?"
Спутница вздрогнет, но вряд ли зальется слезами.

Ночь поднимает глаза и царапает взглядом:
"Любит другую и точно ко мне не вернётся.
Я выбирала из тех, кто таскается рядом,
Плюс, ты немного похож на него...
На солнце".

(с) Deacon

@темы: Стихи

---

Кома

[Don_Shymoda]

Будто сто лет без сознания...
Открываю глаза, медленно, еле разлепляю - тошнота и боль.
Ну точно. Спал. Долго. Столько не спят.
Боль такая, что хоть волком вой, только рот уже не открыть. И все болит, все болит сзади, там, где-то в затылке, как тогда, легким мимолетным импульсом, но только теперь уже навеки вечные, ибо такое, чует мое сердце, не проходит.
Руки, ноги - да нет их, бросьте вы. Нет и быть не могло, все приснилось.
А что еще приснилось?
Столько лет прошло, наверное, еще больше, чем я бодрствовал, а не спал я, дьяволы, долго, столько нельзя не спать, мало кто столько может...
Голова - точно на шарнире, что со мной?
Тело - деревяшка деревяшкой, бревно бревном, а голова - этакий подвижный деревянный шар с прогнившими, изъеденными древесными личинками внутренностями...
Что за голос в этом шаре, неужто это я? Но я же старая изломанная кукла, я не могу говорить и думать.
И снова тошнота, и снова боль - у кукол так не бывает, их не тошнит, у них не болят кости, потому что их просто нет.
Что я вижу - пустоту. Вы думаете, что пустота - это что-то вроде такой черноты, да? Нет, пустота сияет самым ослепительным светом, какой только можно себе представить, но только этот свет, свет пустоты, не режет глаза.
Я знаю, что я сейчас очень молод - мне всего 17 лет, но мое тело разрушено, мой мозг перестал функционировать столь давно, что теперь этого уже и не вспомнить, он превратился в месиво из гнилой древесины с редким вкраплением жизнеспособной клетки.
Разве я, столь юный и красивый, мог превратиться в то, что я есть сейчас?
Я не могу даже заплакать, потому что то, что когда-то отвечало в моем бедном теле за слезы, перестало работать.
Я не могу закричать - это просто невозможно.
Я вам даже больше скажу - я и дышать-то сейчас, на самом деле, не должен. Те, кто запер меня в этом нескончаемом световом сосуде, насильно загоняют воздух в мои легкие, принудительно заставляют биться мое ослабевающее сердце.
Но это ненадолго - придет час, и оно встанет, как и любой механизм в этой чертовой вселенной, оно, наконец, остановится.
Тогда, возможно, я увижу иную пустоту - пустоту бесконечного сна, мира царствующей статики, где нет никакого движения, только полное отсутствие любых ощущений, включая ощущение самого себя...
Но так ли все это, на самом деле?

@темы: Болезнь, Смерть

---

[Дрёмушка]

Название: Одиночество
Автор: Дремка
От автора: зарисовка, навеянная погодой

И кто-то уйдет, а кто-то
Встанет под пули, но не предаст (с)
Fleur «Друг, который никогда не предаст»

Тихо, тихо… Ты слышишь, как безумие подкрадывается к тебе на своих тоненьких ножках? Тихо, мой хороший, тихо. Разве ты не слышишь, как стонет и мечется по покрывалу небес буря, и воет, воет за окном, так что хочется укрыться с головой теплым одеялом, как в детстве. А ты все сидишь, а бессонница уютно свернулась у тебя на кровати, делает вид, что спит, но ты то знаешь. Знаешь, что стоит тебе отвернуться, как она приоткроет глаза и будет усмехаться ровными рядами острых, тонких клыков. А ты все сидишь, сидишь, бездумно уставившись в окно. Кто ты? Ответь мне. Кто ты? Ответь,…нет, нет, не мне, ответь себе. Для чего ты живешь? Зачем проживаешь бездумно эти дни? Кто виноват в такой жизни? Разве не один лишь ты в ответе за свои поступки? Чего ты добился за свою жизнь? Почему ты молчишь? А, молчишь… А рука тянется к стакану со снотворным, стирающим память, дарящим долгожданное забытье и прощение. Прощение, которого ты не достоин. Да, да, не достоин. Ответь мне. Ответь, что ты делаешь, каждый вечер, возвращаясь домой? Хотя нет. Я и так знаю, можешь не отвечать. Зачем мне это? Пустое это все, неинтересное, неживое. Так не живут. Тихо свистит лихим разбойничьим посвистом ветер в окнах и гремит гром, оглушая тебя неожиданностью. Звон разбившегося стекла. Осколки, чуть блестят на полу в отблесках молний. Нет, не будет тебе забытья и прощения. Не будет тебе сна. Так и просидишь до серого рассвета. Тихо, тихо, мой хороший. Слушай, там, за окном, воет и стонет буря, молнии выдергивают тебя из воспоминаний, ветер свистит в щели окон. Сколько еще будет таких ночей? Ответ на этот вопрос знаешь только ты, не правда ли, мой хороший?

@темы: Болезнь, Авторское, Рассказ, Творчество

---

[ErikaF]

Прислушайся...
Шепот асфальта под каждым твоим недоверчивым шагом.
Не нужно быть князем, наследником трона иль доблестным магом,
Чтоб пел серый камень мелодией хрупкой мечты.

Сегодня на "ты"
Без бумаг и чернил, и написанных мною слепых приговоров,
Давай этот день мы на паузу поставим, ты будешь немножечко вором,
Который украл у сомнений какой-то часок.

Отмычка... Замок...
И часы говорят, что пора наряжать твои туфли в дорожную слякоть.
Оставим тяжелую сумку, набитую страхом, и снова разучимся плакать.
И девочке Вере позволим нас за руку взять.

На три или пять?
Поднимаешься снова, идешь мне на встречу по пыли своих неудач.
Сегодня мы станем немножко другими. Я выброшу имя "Палач"... то есть врач,
А ты - та девчонка, которая МОЖЕТ ходить...
Идем же со мною, по майскому небу бродить...

(с) Deacon

@темы: Несчастный случай, Болезнь, Грустное, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Город

---

Когда же конец?

[Somat98]

Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

Уже не больно, усталость и изнеможение во всем теле отодвинули болевой порок куда-то за грань понимания. Раны на теле хоть и кровоточат, но уже не болят пекущей и острой болью, а просто ноют. Солоноватый привкус крови во рту опротивел, кровь запекшаяся на потрескавшихся губах болезненно стягивает их, сильно хочется пить. Левая нога отнялась полностью, он не может ей пошевелить и кроме легкого покалывания в пальцах он никак не ощущает ее присутствия.

Повязка присохла к глазам...

Повязка присохла к глазам, кровь и слезы смешались и превратили эти тряпичные оковы в твердый пояс стягивающий голову. Он подвешен на крюк, прикрепленный к закованным в наручники рукам. Они врезались в тело, и каждый вздох, каждое движение вызывает всплеск боли от глубоких ран на запястьях. Временами он проваливается в глухое забытье, в эти мгновения он выключается и не чувствует, не думает и не слышит совершенно ничего. Нервная система не выдерживает, усталость и слабость затягивают его в спасительную тишину. Но чаще всего - он в сознании, ему вкололи препарат, не позволяющий ему потерять сознание и выключиться окончательно. Когда после мгновений в пустоте он приходит в себя, боль накатывает с новой силой, но спустя несколько минут, снова переходит в ноющее надоедливое чувство, он привык к ней. Но сейчас он просто хочет умереть. Беспомощность, усталость, боль, старание, агония, запах и вкус крови – все надоело, нет сил больше сопротивляться, он сломлен и разбит морально. Нет стремления сохранить свою жизнь, сохранить ее любой ценой. Надежда что все это прекратиться и боль уйдет – умерла уже давно, просто хочется, чтоб это все прекратилось, прекратилось как угодно, пусть его мучения прервет смерть, но они должны закончиться.
Его зовут Артем и ему 15 лет. Внешне обычный парень, 176 ростом и чуть больше 60 кг весом. Красивое, с юношеской подтянутостью тело, миловидное лицо без ярких черт, темные короткие волосы и темные, почти черные глаза. Для всех окружающих он ничем не отличался от своих сверстников, обычный веселый и активный подросток, прожигающий свою бурную молодость как это нынче модно. Особым его делал ум, не по годам мудрый и рассудительный, он всегда взвешивал все за и против и принимал рационально обдуманные и логически верные решения. В дополнение он обладал хорошими ораторскими способностями, без особых проблем словами доказывал и отстаивал свою точку зрения, и все конфликты с его участием всегда решались без применения физического насилия. Он был лидером, заводилой и сильным по духу человеком. Друзья тянулись к нему и стремились подражать и соответствовать планке, которую он сам себе поставил. В Киеве Артем жил всего лишь год, откуда и почему он переехал никто не знал, и узнать этого не удавалось. Он тщательно избегал разговоров о своем прошлом и на отрез отказывался рассказывать о родине и о причинах вынудивших его переехать, хоть это придавало ему налета загадочности и еще больше возвышало в глазах окружающих знакомых и друзей, но и оставляло множество спорных вопросов, которые мучили его окружение. Ему было что скрывать, и это что-то, могло оттолкнуть всех людей, его окружавших.
Неделю назад он, с своими друзьями беззаботно гулял по Киеву, не думая и не подозревая, что с ним может произойти что-то плохое. Компанией в 5 человек, они долго исследовали набережную и граффити украшавшие ее на протяжении нескольких километров. Припекало летнее солнце, и они пошли на заброшенный пляж, где голышом искупались и позагорали. Начало вечереть, собрались и пеше выдвинулись в сторону центра. Когда они сделали первый шаг на Хрещатик - уже потемнело, стало прохладнее, и дневной зной полностью прошел. В руках у каждого по бутылке пива, они молоды, энергичны, веселы и полны жизни. После активного и интересного дня, медленно прогуливаясь вдоль витрин в центре, они рассматривали и обсуждали прохожих, рассуждая чем они займутся завтра и куда и с кем поехать отдыхать на море. Все было как обычно хорошо, привычно хорошо, да и по другому не могло быть. Девизом их пятерки было: «Лето, плавки, рок-н-ролл», и они старались отдыхать по максимуму каждый день, соответствуя идее провести лето как можно ярче. Время шло, был 2 час ночи, когда они завернули на какую-то ранее не знакомую улицу, и начали подниматься вверх. Вокруг пусто, на улицах было ни души - ночной Киев заснул, и стал тихим спокойным мегаполисом, по крайней мере такое впечатление было у этой пятерки. Пиво решило, что ему пора, и Артем попросив друзей не ждать его, отправил в кусты по нужде. По пути он заметил припаркованный на обочине небольшой микроавтобус, в кабине которого явно кто-то сидел, но сидел в полной темноте и беззвучно. Только свет от фонаря стоявшего в паре метров от автомобиля позволил заметить человека находящегося в автомобиле. «Ну сидит, и что… мне стесняться нечего» - подумал Артем, повернувшись к человеку в автомобиле спиной, встал лицом к ближайшим кустам. Задумавшись о том, что не следует пить столько пива он не почувствовал и не заметил как за спиной что-то движется. Закончив, он повернулся, напротив него в метре стоял темный силуэт. Было видно только блестящие от света луны глаза, он хищным звериным взглядом смотрел на парня, как на жертву. По спине Артема пробежали мурашки, он спросил: «Извините, вы что-то хотели?». Секунды тянулись как часы, в ответ была только тишина, которую нарушал только пульсирующий звук от биения сердца Артема. Обстановка накалялась, без движения и в тишине 5 минут – были испытанием, когда нервы не выдержали и страх пересилил чувство собственного сохранения, Артем двинулся мимо незнакомца прочь. Тот в свою очередь даже не шелохнулся, и только когда они сровнялись, молниеносным движением он схватил парня и закрыв ему ладонью рот, что-то вколол ему в шею. Секундный порыв сбежать и всплеск адреналина прервала темнота в которую провалился Артем.
В следующий раз, он открыл глаза уже связанный, лежа на кровати в каком-то темном подвальном помещении. Пахло сыростью и плесенью, кровать стояла ровно в центре и над ней тускло светила одна единственная лампочка. Стен не было видно, комната казалась безграничной и уходящей в темноту. Во рту был кляп, а руки и ноги были закованы в наручники с общей короткой цепью, проведенной за спиной. Попытавшись высвободиться он осознал, что абсолютно бессилен, во-первых - действие снотворного, которое ему вкололи не прошло до конца, и ему с трудом удается контролировать свои движения, а во вторых его связали весьма мастерски и даже при сильном его желании, максимум, что было сейчас в его силах – скатиться с кровати. Полежав несколько минут и прислушавшись он практически ничего не услышал, в помещении была абсолютная тишина. Единственные две вещи, нарушавшие это беззвучное пространство, были звук биения его сердца, и далекий звук капель падающих в металлическую раковину. Сделав над собой усилие и предприняв пару попыток приподняться и сесть, он порезал руки об наручники, туго сжимавшие его запястья, и рухнул на кровать. Ему было страшно, он не знал кто, почему и зачем его притащил в это место. Что стало с его друзьями, и как долго его тут держат. Рой мыслей и опасений ударили водопадом в его голову, усилив чувство незащищенности осознание безвыходности сложившейся с ним ситуации.
Предоставленный сам себе и своим мыслям, Артем размышлял о своей дальнейшей судьбе. Тем временем на другом конце комнаты беззвучно открылась дверь и из нее в помещение вошел некто. Он медленно, не издавая звуков двигался вокруг кровати, оставаясь за линией света и стараясь не раскрыть собственного присутствия в комнате. Наблюдая и рассматривая свою жертву, он любовался уловом и предвкушал будущее веселье. Насладившись вдоволь созерцанием беспомощного связанного парня, он вышел на свет прямо перед ним. Артем дернулся, это было неожиданно и в виду сложившейся ситуации вдвойне страшно. Глаза и нос гостя закрывала маска, открытыми взору были только рот и подбородок, одет он был в черную футболку и обычные спортивные штаны. Огромный: метра 2 от пола и метровой ширины в плечах, с нездорово большими руками и кривой ухмылкой на губах - выглядел устрашающе. Артем попытался закричать, но благодаря тугой повязке на рту ничего кроме сдавленного мычания у него не получилось. Незнакомец стоял, и смотрел на то как Артем пытается кричать, брыкается в попытках освободиться от сковывающих его наручников, страдает от пугающей неизвестности… Его улыбка становилась все шире и шире, а нездоровый огонь в глазах разгорался с пугающей силой. Не в силах себя больше контролировать и сдерживать, он подошел к кровати, и запрыгнул на нее так, что Артем оказался у зажатый у него между ног. Ужас и отчаяние читалось в глазах у парня, он смотрел, как этот исполин стягивает с себя футболку, обнажая перекачанное тело, расстегивает и снимает с себя штаны. Когда гость остался в одних трусах, он принялся раздевать Артема, достав откуда-то из за пояса нож, он разрезал на нем майку и разорвав ее вдоль, обнажил тело юноши. Он весь трясся от смеси страха за свою жизнь и омерзения от осознания зачем все таки его похитили… Проведя рукой по телу, гость довольно улыбнулся, и пробубнел: «Мягкая…». Затем сдвинулся вниз, по телу парня. Артем с ужасом почувствовал как он пытается стянуть с его шорты, сопя и брызжа слюной, он тянул их вниз, потом понял, что ему мешает ремень и разрезал его. Следующим движением он оставил парня лишь в одних плавках. Довольный проделанной работой, он встал с кровати полюбоваться юношеской ногой красотой, в глазах читалось извращенное безумие. Артем сжался от страха, он уже знал к чему это все идет, ему стало мерзко от одной мысли, что с ним может сделать эта детина. Выход был, но парень зарекся никогда не прибегать к этому, это было причиной, по которой он покинул свой родной город и так старался скрыть свое происхождение. Выбора не было, он не мог самостоятельно решить ситуацию, становившуюся с каждой минутой все опаснее и опаснее. Артем собрался с силами, сконцентрировав свою решимость в одной точке разрешил злости проникнуть в его разум. Мысленно сняв все блоки и запреты, он выпустил наружу своего зверя, зверя которым он не гордился, которого он боялся и старался не выпускать больше никогда.
Незнакомец решил, что парень сдался и поэтому лег на кровать больше не пытаясь защититься в своем невидимом коконе, больше не сворачиваясь в клубок Артем лежал и смотрел пустыми глазами в потолок. Разочарованно но с не меньшим интересом и жаждой, он сел рядом с парнем, и начал водить рукой по его телу, вверх вниз, вверх вниз… Возбуждение и похоть брали над ним верх, он не мог больше сдерживать себя. Резко развернув парня к себе спиной, он попытался стянуть с его плавки… Но был очень озадачен, получив удар в лицо. Парень так выкрутился, что наручники сковывавшие его по максимуму не помешали нанести сильный удар в лицо своему обидчику. Упав с кровати и перекатившись пару раз он сел, и потеряв дар речи от удивления и испуга сковавшего его, молча наблюдал, как до этого слабый и беззащитный с виду парень, рвет цепи связывающие наручники на руках, затем проделывает это же с цепями на ногах. Тишину нарушало хихиканье, нервно и безумно смеялся Артем. Или то, что обычно остается от сознания Артема, когда он открывается безумию и злобе, запечатанной внутри. Повернувшись лицом в сторону насильника, он ухмыльнулся, и тихо прошептал «Моя очередь…».
Последнее, что почувствовал похититель, как его тело подкидывает вверх от удара в живот, а упав на землю он вырубился. Он очнулся уже подвешенный за руки к потолку, закованный в наручники, полностью голый, лишь с одной повязкой на глазах. Он дернулся в попытке освободиться и боль в запястьях заставила попытаться закричать, но он не смог… У него не было языка. «Мы видим ты очнулся, это хорошо… мы боялись, что ты умрешь раньше времени. У тебя тут не слабый набор инструментов для пыток, и всяческих игрушек – очень занятно. Мне это нравиться, я тоже люблю играться с людьми. Давно меня так не злили, думаю Артем вернется не раньше чем через пару недель, так что у нас много времени на развлечения…» Похититель почувствовал как ему в руку вонзился нож, и снова попытался закричать, но лишь кряхтение и булькающий звук от собственной крови вырвалось у него из горла.
Охотник и жертва поменялись местами, у них впереди много веселья и радости.

@музыка: Infected Mushroom – Vicious Delicious

@темы: Авторское

---

Слаще ликёра

[Кира Блювштейн]

Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою...
Земфира, "Хочешь"

Солнце, будто нарочно издеваясь, ярко светило в окно, пытаясь согреть своими лучами лежащего на кровати молодого человека.
Жора лежал так уже вторые сутки. На спине, в джинсах и толстовке, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза.
Двигаться не было ни сил, ни желания. Даже из-за того, что яркие лучи били прямо в лицо, он не хотел поворачиваться.
В дверь постучали, а затем открыли. Это была мать.
-Нет, Володя, ты только посмотри на него! - она упиралась руками в бока и визгливым голосом кричала в сторону кухни. - Лежит, понимаешь ли! Трагедия у него!
Слова доносились до него как из тумана, они уже не обижали, не задевали. Их говорил для него какой-то совсем чужой, не родной человек. Слез уже не было.
-Ну, ничего! Жрать захочешь - сам придешь! - пригрозила мать и захлопнула дверь. И произнесено это было таким голосом, знаете, шипящем, как будто стоят за спиной, крадутся с ножом и приговаривают: "Сейчас-сейчас.... Сейчас ты у меня получишь..."
Он знал, что не захочет. Во всяком случае, пока он был в этом уверен.
Он знал, что мать превратит обычный рядовой обед в фарс, комедию в лицах, будет издеваться, комментировать каждое действие и давить, давить тяжелым взглядом.
Поэтому перспектива умереть от голода здесь, в своей комнате, оставшись наедине со своими мыслями, была куда более радостной.
А еще совсем недавно все было совсем по-другому.
Казалось, что не было человека счастливее, чем Жора. Он сам так считал и легко бы ответил на этот вопрос: "Я! Конечно, я, кто же еще?!"
Была пора осенних каникул. На деревьях почти не осталось листвы. Она вся тяжелым разноцветным ковром покрывала мокрый асфальт, прилипала к кроссовкам.
Осенью можно восторгаться лишь тогда, когда ты по-настоящему счастлив. Только тогда ты видишь все это многообразие оттенков, только тогда холодный пронизывающий ветер кажется тебе свежим воздухом с немного сладковатым запахом уходящего лета.
Когда люди несчастны, они замечают только бесконечный дождь, лужи, грязь, хмурость, серость. И, кажется, до счастья еще так далеко.
Жоре же для счастья нужны были только одни глаза. Как говорил Дёма, грязно-болотные.
Как видел Жора - цвета гречишного мёда.
Он влюбился в эти глаза с первого взгляда, как только Дёма переступил порог их класса.
Щурясь, надменно оглядывая своих будущих одноклассников, ухмыляясь, он вошел в класс и сел на свободное место. Свободное место было не единственным - Жора сидел один, но Дёма выбрал место рядом с Мишаней Красновым.
Внезапно уколовшая обида и ревность заставили тогда Жору уткнуться носом в тетрадь и стараться не обращать внимания на новенького.
Дёма быстро заработал в школе авторитет. Он был по жизни массовиком-затейником и шутником, поэтому почти сразу становился душой любой компании.
Жора часто думал о том, что ему, помимо "списать" больше нечего предложить Дёме.
Он был отличником, ходил в музыкальную школу, на курсы французского языка и занимался теннисом. Свободного времени, чтобы влиться в компанию, которую создал вокруг себя Дёма, не было.
Они же после школы постоянно "зависали" на стадионах и детских площадках, пили пиво.
Шанс представился довольно скоро - в школе собрали команду КВН. Дёма сразу вызвался участвовать, писать шутки, быть капитаном команды, ставить номера и все, что только можно было на себя взять. Из-за огромной нагрузки, времени на учебу совсем не оставалось, так как доверить какое-либо дело другому Дёма просто не мог.
Он и так не особо блистал своими знаниями, а теперь вообще скатился на бесконечные двойки. Это заметили и родители, и учителя.
И однажды классный руководитель оставила Дёму и Жору после уроков и попросила Жору подтянуть незадачливого одноклассника хотя бы на прежний уровень.
Счастью Жоры не было предела, однако в силу пацанского максимализма он лишь опустил голову и буркнул в ответ: "Делать мне, что ли больше нечего?"
На что учительница справедливо заметила, что на предстоящих каникулах за неимением у него друзей делать будет как раз таки нечего.
Дёма катал во рту жвачку, сунув руки в зеленые брюки с карманами, закатывал глаза и был явно не в восторге от перспективы - провести каникулы в компании "ботана".
Но и родители, и учителя были непреклонны.
И вот, в начале каникул Дёма оказался на пороге Жориной квартиры. Родители были на работе, младший брат был отправлен на каникулы за границу.
Жора так волновался, что не мог попасть ключом в замочную скважину, чувствуя плечом исходящий от Дёминого тела жар.
-Да что ты там ковыряешься? - жахнуло над ухом и заставило заволноваться еще сильнее.
-Сейчас, - пролепетал в ответ Жора и наконец справился с замком. Дверь открылась и он пропустил Дёму в свою квартиру.
Обстановка восхитила Дёму, внутренне заставив проснуться зависть - на полу паркет, высокие потолки, резные арки, длиннющий коридор, 4 комнаты, 2 балкона и огромная кухня.
Они прошли в комнату Жоры, где сели на полу с бутербродами и кофе, и обложились книжками.
Прошло больше часа, Жора читал ему в слух про ядерную энергетику, а Дёма валялся на полу с задранной футболкой, закинув руки за голову и перекатывал языком на губах большую зеленую виноградину, оторванную от большой грозди, лежащей здесь же на тарелке.
-Мммм....-протянул он, лопая ее губами. Брызги разлетелись, попадая на его щеки лоб, волосы.- Скукота...-он сел, пережевывая мякоть.
Жора оторвался от чтения и посмотрел на него. Темные, какого-то красно-шоколадного оттенка, взъерошенные волосы, серая футболка с мокрыми пятнышками от брызг, загорелое лицо и руки, все в мелких шрамах. Он сглотнул подошедший к горлу ком.
-У меня есть идея получше, - Дёма заговорщицки прищурил глаз, вскакивая на ноги, и ушел в большую комнату. Вернулся он оттуда с бутылкой ликера.
-Это...это родителей, - неловко пролепетал Жора, глядя на него.
-Да ну и что? Там столько всего, они даже не заметят! - и он был прав. Разномастного алкоголя в квартире было пруд пруди, хоть упейся. Но отец давно завязал, мать коллекционировала. Внимание на состав коллекции никто не обращал.
-Ну...-Жора помялся. - Ну ладно, - впервые улыбнулся Дёме своей искренней улыбкой.
Дёма внимательно посмотрел на него, чуть удивленно, будто увидев что-то необычное, что заставило его задуматься.
Жора принял это на свой счет и быстро отвел взгляд, вставая на ноги.
-Я тогда рюмки принесу...-и так и не подняв головы жора ушел на кухню. Откуда вернулся с двумя квадратными стаканами. - Рюмок не нашел, - пожал он плечами.
-Сойдет! - Дёма уже лежал на прежнем месте, сворачивая бутылке голову. - Иди сюда! - он хлопнул по ковру рядом с собой и отложил пробку в сторону.
Жора опустился на пол рядом с ним и поставил между ними два стакана. Дёма, по-хозяйски, деловито налил в них по половине и отставил бутылку в сторону.
Они взял каждый по стакану.
-Вообще-то я не пью... - зачем-то сказал Жора и тут же пожалел об этом.
-Ну, всё бывает в первый раз, - Дёма хохотнул и сделал глоток.
Жора последовал его примеру. Ликер приятно сахарился на губах, вязкой жидкостью проникая в рот, обволакивая язык и скатываясь по горлу.
Внутри тут же разлилось тепло, кончики пальцев защипало, мышцы расслабились, заставляя прикладывать усилия для движения.
-Вкуснятина, - облизнулся Дёма и улыбнулся Жоре.
Жора тоже улыбнулся в ответ, чувствуя себя раскованней.
-Может да ну эту физику? Давай сыграем в карты? Я много фокусов знаю, - вдруг предложил Дёма и в надежде заглянул в его глаза.
-Давай, - неожиданно для себя согласился Жора и взял с полки новую колоду карт.
Дёма быстро перетасовал их и раздал.
Играли сначала на интерес. В перерывах Дёма показывал Жоре фокусы, заставляя угадывать секрет.
Ликер в бутылке уменьшался - они уже пили по второму стакану.
Как раз пришло время играть на желание. Жора изо всех сил старался собрать мысли и выиграть, во что бы то ни стало. Он уже знал, какое загадает желание.
Удача улыбнулась Жоре, но, как ему показалось, Дёма поддался специально.
-Ну?..- наигранно обреченно спросил Дёма, откидываясь на локти.
Жора долго смотрел ему в глаза, а потом выпалил:
-Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Будь что будет, думал он. Больше ждать не было сил. Хотелось прижаться губами к этим сладким алым подушечкам, потрогать их языком. Голова кружилась, он сам себе не верил.
Дёма внимательно смотрел на него, выждал паузу. Потом резко сел, потянулся к нему, прижимая его спиной к стене, и коснулся своими губами его губ.
В этот момент внутри всё задрожало, хотелось все вернуть обратно, отменить свое желание. Тело прошило, будто электрическим разрядом, и он, маленьким светящимся шариком, бился теперь в черепную коробку, пытаясь вырваться на волю.
Жора уперся ладонями в плечи Дёмы, пытаясь его оттолкнуть, но у него ничего не вышло, да и сдался он довольно быстро...
Это был его первый поцелуй. Он даже и не представлял, что он будет таким, с мальчиком, да еще и с тем самым, о котором так долго мечтал.
Губы Дёмы были сладкими, более опытными. Его горячий язык нагло протиснулся между зубами Жоры и нашел его, такой же горячий и шершавый.
Дыхание обоих участилось, обжигая щеки, молодое сердечко колотилось так, будто готово было пробить собой грудную клетку и выпорхнуть в приоткрытую форточку.
Они целовались, изучая движения друг друга, оттачивая их, делая более ловкими, до самого вечера, забыв про истинную причину встречи.
Дёма ушел домой только тогда, когда с работы вернулись Жорины родители.
На прощание, на лестничной клетке, они долго смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова.
Улики скрыть удалось, родители ничего не заподозрили.
Весь вечер Жора, лежа в постели, вспоминал прикосновение Дёминых сладких губ и ожесточенно теребил признак своей мужественности. В 15 лет гормоны зашкаливали, пульсируя в мозгу, гудя в ушах, груди.
Он вспоминал не только сегодняшний поцелуй, он вспоминал так же моменты из их общей школьной жизни - капельки пота на его висках в спорт зале, пружинящие прыжки с мячом к корзине, оголенную поясницу - его кофта неизменно задиралась, когда Дёма вставал на цыпочки, чтобы дотянуться до, стоящего на шкафу, цветка.
Он не ожидал бесцеремонного Дёминого звонка в домофон на следующий день.
С этого дня они проводили вместе каждую минуту свободного времени.
То, что происходило между ними, никогда не обговаривалось в слух. Им было достаточно негласных, невербальных признаний другу другу в своей симпатии и неожиданно возникшей привязанности.
Дёма признался ему только в том, что давно обратил на него внимание и всегда знал, что он не просто "ботаник", как считало большинство.
И Жора не был "ботаником". Он смог полностью раскрыться перед этим развязным, вечно смеющимся мальчишкой, показать свое остроумие, рассказать о своих истинных увлечениях.
Они с утра до вечера по выходным шлялись по улицам, только вдвоем, Дёма не звал своих друзей - ему так же было достаточно общества своего нового друга.
Между ними оказалось много общего. Они оба фанатично любили кино, могли спорить до срыва голоса, а потом вместе смеяться этой глупости.
Так же они оба превосходно плавали и делали это при любом удобном случае. И оба довольно не плохо катались на коньках. Разве что Дёме хватало роликов, а Жора был предан льду и лезвиям, вместо каучуковых колес. Это стало поводом для первого, так называемого, "свидания". Они вместе пошли на каток.
Там можно было не стесняться хватать друг друга за руки и иногда прижимать к себе - все-таки лёд и неуклюжесть делали своё дело.
А потом вместе, с отбитыми руками, ногами и попами, они шли по темной улице домой к Жоре - родители давно были знакомы с Дёмой и были рады тому, что у их сына наконец появился лучший друг. И были абсолютно не против того, чтобы Дёма оставался у них ночевать.
Каникулы подходили к концу и Жора, со страхом, ждал начала школы.
Но на его удивление ничего не изменилось. Точнее, изменилось, кардинально изменилось. Дёма пересел за его парту, мотивируя это тем, что так удобнее будет списывать. Нет, он не скрывал от своих друзей, что подружился с Жорой. Но он не мог удержаться от очередного подкола в его адрес. Ему безумно нравилось смотреть, как Жора краснеет, ревнует, злится, обижается. Но он по натуре своей был отходчивый и мягкий, издеваться и шутить над ним можно было легко и беспрепятственно.
Потому что потом, на перемене, в школьном туалете за закрытой дверью, вся обида улетучивалась, Жора таял, размокал, смотрел масляно и влюблено.
С этого момента он начал вести личный дневник, куда записывал все свои переживания, чувства, эмоции. Ему нужен был поверенный в его тайнах, хотелось поделиться с кем-то своей бесконечной радостью.
Он думал о нём днём и ночью, особенно ночью - стоило ему закрыть глаза, как перед ним рисовался образ Дёмы. Жилистое упругое тело, острые костяшки бедер, плоский живот с дорожкой темных волос, идущей от линии джинсов к пупку - все это заставляло его тело напрягаться, глаза зажмуриваться, а руку неустанно блуждать по вставшему члену, чтобы унять это сумасшедшее возбуждение.
Однажды родители Жоры уехали в командировку на три дня по делам, оставив Жору одного. Тимура - его брата - они отправили к бабушке по маминой линии.
Отношения в семье у Жоры вообще складывались довольно странно. Его младший брат Тимур считался юным дарованием, гением, ребенком "индиго". Так матери сказала какая-то гадалка. И мать свято верила это, холила и лелеяла своего второго отпрыска. Строго воспрещалось на него кричать, заставлять что-либо делать и принуждать.
А юное дарование делало что хотело - прогуливало школу, курило, потягивало пиво в свои тринадцать лет и даже покуривало травку с пацанвой в подъездах.
Это все оставалось незамеченным одетой в розовые очки матерью. Она подсовывала Тиме листочки-карандашики, книжки и все, что могло как-то развить ее ребенка и указать ей - простой смертной - в чем все-таки талант ее маленького гения и не упустила ли она чего.
Но Тиме было абсолютно пофигу на всю эту муру, он хотел только играть на компьютере и таскаться по улицам с друзьями.
За что он ненавидел своего старшего брата - сложно было сказать.
К Жоре в семье было другое отношение. В него абсолютно не верили и толкали на всевозможные курсы только потому, что ему само с неба, как Тиме, не упадет, ему придется зубрить и корпеть над книжками, чтобы хоть чего-то в жизни добиться и не позорить семью. Ему же наоборот все давалось легко. Хоть он и ненавидел музыку, ходил туда только потому, что у него не было выбора. Старая учительница относилась к ученикам как к бездарям и всероссийскому позору, била по рукам линейкой, постоянно орала, когда ученик брал не ту ноту. Для Жоры музыка была пыткой, несмотря на то, что у него был абсолютный слух и он легко запоминал партии.
С физическим развитием так же не было проблем, поэтому теннис так же был для него довольно легким времяпрепровождением. И даже языки - и те давались ему легко. Он пил залпом новые знания, умел их применять, схватывал на лету.
Но его успехи всегда оставались незамеченными. До тенниса он ходил на рисование, рисовал довольно не плохо, получил даже какие-то грамоты на конкурсах. Родители никак не отметили этот факт, и интерес Жоры к рисованию быстро угас. Видя это, мать верещала, что тратит на него бешеные деньги, а он, неблагодарная свинья, еще нос воротит. Но отец встал на сторону сына в этот раз - не хочет, пусть не ходит.
С отцом у Жоры отношения всегда складывались лучше, чем с матерью. Он к нему тянулся, любил его, уважал, слушался, стараясь выполнять все его указания. Хоть отец частенько его бил. Когда он попадал под горячую руку, или же Тима его подставлял, сваливая на него свою вину, или еще за какие провинности.
А когда отец уходил в запой - начинался настоящий ад. Мать собирала манатки, паковала своего ненаглядного сыночка Тимура и сваливала к бабушке, оставляя Жору один на один с пьяным отцом.
Мотивировала она это своей ревностью к родительскому авторитету, мол, любишь его - вот и сиди с ним.
Но, даже не смотря на все это, Жора старался сохранить в семье хорошие отношения, старался не обижаться, во всяком случае, он никогда не показывал этого.
Тиме в семье доставалось все - подарки на праздники те, что он пожелает, поездки заграницу. Жора же на всю жизнь запомнил урок с велосипедом и больше никогда ни о чем не просил.
Однажды ближе ко дню рождения Жора аккуратно пытался за столом или просто, проходя по квартире, намекать, что он хочет велосипед, какой, сколько он примерно стоит - выбирал самый дешевый, чтобы уж наверняка.
Отец многозначительно изрек: "Я подумаю", и Жора остаток времени до дня рождения ходил как отполированный полтинник.
Но на день рождения его ждало разочарование - подарком ему была книга о жителях морских глубин. Он едва удержался, чтобы не расплакаться. Поджал губы и выдавил из себя улыбку и стандартное: "Спасибо большое, да, очень нравится, да, то, что хотел, да".
Но больше всего его обидело то, что спустя пару месяцев на день рождения Тиме был подарен новый мобильный телефон.
Тогда он решил сам во что бы то ни стало заработать себе на велосипед. Он разносил газеты, клеил объявления, помогал с переездами и в итоге к концу весны он купил сам себе новый красный велосипед. Счастью ребенка не было предела. Но в семье это, опять же, осталось незамеченным.
Жора не стал тогда придавать этому большое значение, чтобы не портить впечатление от собственного маленького праздника.
Так вот однажды, родители Жоры уехали в командировку и оставили его одного.
Он не преминул этим воспользоваться и пригласил домой Дёму.
Дёму - человечка, без которого больше не видел своей жизни, который стал "лучом света в тёмном царстве", как когда-то писал Добролюбов.
Он чувствовал отдачу, чувствовал взаимность. Никогда в жизни с ним такого не было. Это было по-настоящему ново - его любили, любили в ответ и просто, "за" и "вопреки", его тоже любили. И он знал это, точно знал. Хоть и ни разу не слышал.
Заграбастав холодного с улицы Дёму в свою тёплую постель, он начал отогревать его своим горячим телом, жар которого проходил через клетчатую тонкую пижаму.
Позволял Дёме запустить ледяные руки ему под кофту, греть их о его горячую спину и грудь, боролся с нарастающей дрожью, гладил его по грязным сальным волосам и улыбался.
А Дёма шмыгал красным носом, улыбался в ответ и вжимал его в постель.
В этот момент они оба поняли - пора. Тот день настал. И бороться со своими желаниями больше нет сил.
Они хотели друг друга больше, чем все, что могли хотеть мальчишки в их возрасте.
"Нас с тобою ведь интересует - меня твоё, тебя моё тело" - строчка из песни, играющая в голове у обоих.
Руки Жоры, уже совершенно не стесняясь, стянули с Дёмы колючий свитер и сбросили его на пол.
Дёма смотрел ему в глаза потемневшим, мутным от желания взглядом, а руки сами по себе шарили в поисках края его кофты.
Жора не мог больше ждать, он стянул с себя её сам, отбрасывая в сторону, на середину комнаты и принялся за пряжку Дёминых джинсов.
Она долго не поддавалась дрожащим от перевозбуждения пальцам, но вскоре ему всё же удалось с ней справиться. Дальше тугая пуговица сдалась быстрее.
Все движения были, будто, в спешке, сопровождались сбивчивым дыханием, руки дергали не аккуратно, губы бесцельно тыкались в обнажающиеся кусочки кожи.
Как только вся одежда, кроме белья, была вытеснена из-под одеяла, они оба замерли, вдруг осознав серьезность момента, свою собственную зажатость и неопытность.
Жора помолчал немного и решительно встал.
-Я сейчас, - он вышел из комнаты и вскоре вернулся с баночкой маминого крема.
Жора залез обратно в кровать.
-Это чтобы...ну...всё получилось, - стального цвета глаза смотрели серьезно и уверенно, что даже Дёме стало спокойней.
Он забрал баночку у Жоры, мельком разглядывая название и понимая, что совершенно не знает, что делать и с чего начинать.
Только догадывается. В общих чертах.
Но и здесь Жора пришел к нему на помощь. Он в очередной раз поцеловал его в губы, посмотрел в глаза и повернулся к нему спиной, ложась на бок.
Дыхание было шумным и тяжелым, из-за него было не слышно, как ухают об грудную клетку их сердца.
-Так будет проще, на первый раз...я читал.
Дёма облизал вмиг пересохшие губы и встал на колени. Одеяло скользнуло с него вниз.
Он спустил свои трусы до колен, освобождая стоящий колом немаленький член, влажный от смазки.
Жора мельком обернулся на него, увидев его обнаженным, в его глазах потемнело, во рту пересохло. Он проглотил подошедший к горлу ком и спустил свои трусы, оголяя круглые упругие ягодицы.
Дёма катнул во рту накопившуюся слюну, протянул руку и погладил его по обнаженной попе.
Жора вздрогнул от неожиданности, как от электрического разряда и весь напрягся, хотя точно знал - нужно расслабиться.
Дёма отвернул крышку у баночки. В ноздри ударил приятный цветочный запах. Взял небольшое количество крема, нанес его себе по всей длине члена.
Взял еще небольшое количество, точно не зная, сколько нужно, поставил баночку на подоконник и прилег рядом с Жорой.
Рука скользнула под одеяло, снова погладив упругий холмик с бархатной гладкой кожей.
Осторожно раздвинув его ягодицы и задержав дыхание, Дёма коснулся пальцами его маленькой и узкой дырочки. Жора снова вздрогнул и закрыл глаза, дыша ртом. Он ждал этого, он хотел, он готовился к этому весь день в ванной. Он знал наверняка, что сегодня это наконец произойдет.
Дёма облизал губы и придвинулся ближе, надавливая пальцами на его сжатое колечко мышц и вымазывая его в креме.
Придвинувшись еще ближе, он протолкнул свой член между его ягодиц и Жора почувствовал, как головка члена упирается в его дырочку.
-Только ты...это... -сбивчиво заговорил он. - Осторожно, ладно?
-Ладно, - шепотом ответил ему Дёма и толкнулся бедрами вперед, не ослабляя давления, нажимая членом на его анус, стараясь проникнуть в него хоть немного.
Жора часто задышал, почувствовав приближающуюся, но пока терпимую боль.
-Не больно? - поинтересовался у него Дёма, продолжая движение и прижимая его бедра к себе.
-Немного, - честно ответил Жора, и вдруг, неожиданно для самого себя, нагнулся сильнее и подался бедрами назад, навстречу ему.
Головка члена проскользнула в него, Дёма ахнул, а Жора, обволакивая ее своей тугой горячей плотью, стиснул зубы и зажмурил глаза, стараясь сдержать стон, который все равно вырвался наружу сдавленным пищанием.
Он резко и коротко выдохнул и глубоко вдохнул, упираясь головой в стену.
Дёма положил руки на его бедра и качнул своими, вставляя ему наполовину.
Жора боролся с болью размеренным дыханием, сжимая пальцами простынь, сжимая зубы, чуть ли не кроша их в пыль.
В следующий толчок член вошел в него полностью, заставив Дёму простонать от наслаждения, которое доставляла ему плотно сжавшая его достоинство плоть Жоры.
Не имея возможности церемониться дальше, он сразу начал часто двигаться, вырабатывая определенный ритм под дыхание.
Жора чувствовал, как он толкается внутри него, чувствовал как волнами откатывает боль, призывая новые ощущения, которые он никогда раньше не испытывал..
Это чувство полной зависимости, стыда, унижения, доверия, безвольности и обожания одновременно кружили голову и туманили мысли.
Он нагнулся еще сильнее, отставляя свою попку, упираясь руками в стену и полностью растворяясь в ощущениях. Какая-то задеваемая Дёмой точка внутри него не давала ему вернуться в сознание реальности, заставляя мысли путаться, бежать из сумасшедшей головы.
Из его губ вырвался первый стон наслаждения, который он как ни старался не смог удержать. Дёма почувствовал свободу и тоже перестал стесняться, постанывая и хрипя, двигаясь быстрее, жестче, раскачивая, растягивая его дырочку.
Стоны стали частыми, безудержными, Жора жмурился, гладил рукой свой член, мычал, губы чесались от вибрации.
Ощущения внизу живота и внутри себя смешивались в одно целое, готовое взорваться фейерверком оргазма.
В этот день они не отпускали друг друга ни на минуту, продолжая трогать, тискать, менять позы, уже предлагая их вслух. Жора был не против, вставал так, как просил Дёма, забрасывал на него ноги, заставляя держать.
После, вместе принимая душ, они, вопреки своим ожиданиям, совершенно не боялись смотреть друг другу в глаза, даже наоборот, стали вести себя более раскованно, мыли друг друга, пенили шампуни на волосах, дурачились, писали всякое на зеркале, смеялись.
Вытерев себя насухо, они вернулись в горячую постель.
В комнате явственно чувствовался запах секса, он нравился обоим, возбуждал.
Дёма лёг на спину и закинул руки за голову.
-Слушай...а может ты...-начал он и замолчал.
Жора вопросительно на него посмотрел.
Не сумев подобрать слова, Дёма подвигал языком по внутренней стороне щеки.
Жора понял его намек, но краской не занялся, напротив, отреагировал на это совершенно спокойно.
-Я сам хотел предложить, - улыбнулся ему с прищуром хитрых завораживающих глаз и скрылся под одеялом.
Дёма почувствовал как его рука обхватывает его уже снова стоящий член и стянул одеяло с его головы.
-Я хочу смотреть, - пояснил он свои действия.
Жора усмехнулся, глянув ему в глаза, и снова перевел взгляд на его член. Он был большой, влажный и пах чем-то сладковатым, молочным.
Он коснулся языком его головки, вобрал его в себя, насколько хватило во рту места, одновременно сжимая его ладонью и двигая рукой вслед за движением губ.
Во рту сразу стало много слюны. Он аккуратно проглотил ее, стараясь не задеть зубами нежную кожу.
Губы плотно сомкнулись на его стволе, язык продолжал поглаживать его. Он двинулся вниз к его основанию и, почувствовав его у горла, двинулся назад, определив для себя расстояние.
Облизав его таким образом, он начал посасывать его, двигаясь по нему от основания к концу, втягивая щеки и сглатывая появляющуюся во рту жидкость.
Дёма закрыл глаза, выгибая спину, и застонал, запуская пальцы в его волосы.
-Да...-Дёма начал гладить Жору по голове, направляя ее. - Да, вот так...соси, мой хороший...-шептал он.
А Жоре нравились эти одобрительные поглаживания, возбуждали произносимые им слова.
Когда Дёма кончил, Жора попытался отстраниться, так как точно подгадал этот момент, но рука Дёмы на затылке не дала ему этого сделать.
В его рот трижды выстрелила сперма Дёмы, вязкая, густая, чуть сладковатая, она стекала вниз, в его горло.
Он глотал и думал, что один период его отношений начался со сладкого и густого ликёра. Теперь они встали на новую ступень. Она пьянила не меньше алкоголя.
После этого случая они трахались везде. В школе в туалете, дома перед школой, когда заходили друг за другом по утрам, в лифтах и темных подъездах.
Они не могли насытиться друг другом, не могли не прикасаться, не могли не целовать, не могли не смотреть в глаза.
Признание в любви они сделали друг другу совершенно неожиданно, сидя на лавочке в московском саду Эрмитаж.
Была весна, май, учиться никто не хотел, все уже были в предвкушении летних каникул.
Держа руки в карманах бежевых широких брюк с карманами, Дема щурился от солнца, сидел, развалившись на деревянной лавке, прислонившись к спинке.
Солнечным в тот день было все - его рыжая клетчатая рубашка, золотые блики на его волосах, взгляд. Жора сидел на лавочке рядом с ним, пожав под себя одну ногу, и упоенно рассказывал о чем-то, иногда невнятно произнося слова из-за зажатой за щекой конфеты, белая палочка которой торчала изо рта.
-Я тебя люблю, - произнёс Дёма ровным будничным голосом. Будто не признавался в своих чувствах, а просил зажигалку.
Эта фраза заставила Жору замолчать. Он хлопал глазами, глядя не его невозмутимое выражение лица.
-И я тебя, - ответил он, наконец, немного растерянным голосом.
Так началась их эпоха откровенной любви. Важной, нужной, трепетной.
Дёма не раз защищал его от нападок сверстников, часто говорил, что любому перегрызет горло, если кто вздумает обидеть его любимого человечка.
Жоре было приятно, он верил ему, смотрел открыто, говорил всегда искренне.
Родители не понимали такой перемены в сыне. Он отчего-то вдруг стал таким светящимся, радостным, улыбчивым. Перестал говорить что либо поперек вообще, не вступал ни в какие конфликты.
Единственное, о чем он попросил - это остаться на лето в Москве. Родители удивились, но препятствовать не стали.
Они остались на всё лето в городе одни. Друзья разъехались по дачам, лагерям, санаториям. Но им было абсолютно плевать. Они ходили на местное водохранилище, купались, загорали, катались на велосипедах, ходили в кино. Даже однажды ездили вместе с Дёмиными родителями на дачу, где поймали ёжика, побили все колени о гравий, наелись до отвала шашлыка и загорели, будто на курорте.
Ссоры, конечно, были. До истерик, до драки, до молчания друг на друга в течении нескольких часов. Но это вовсе не омрачало их хрупкого, тщательного спрятанного счастья.
Они были вместе два года. Беда грохнула неожиданно, как обухом по голове.

Осень. Холодная, нудная - такой она стала после случившегося.
А тогда, в тот день, за окном светило солнце, теплый ветерок гонял по асфальту опавшие листья. Хотелось поскорее сбежать из этого душного класса. Слова учителя совершенно не укладывались в голове.
Вместо того, чтобы слушать его, Жора рисовал в своем дневнике. Синей шариковой ручкой рисовал высотный дом напротив школы, маленькие домишки, окружающие его, школьный двор. Все схематично, жирно выделяя края, штрихуя.
Увлечённый этим занятием, он не заметил подошедшего учителя. Он постоял над Жорой какое-то время и вдруг неожиданно выдернул тетрадь.
Жора резко вскинул голову, пытаясь выхватить тетрадь из его рук.
-Отдайте! - беспомощный взмах руками.
-Сейчас посмотрим, чем ты занимаешься вместо уроков, - в голосе учителя прозвенела сталь оскорбленного до глубины души человека.
Он открыл тетрадь на произвольной странице. Сердце Жоры ухнуло и провалилось.
-Когда я его вижу, внутри меня всё начинает дрожать. Я не могу себя контролировать. Его запах кружит мне голову... - начал читать учитель вслух. Уши Жоры загорелись, лицо залилось краской. В это время, учитель перевернул несколько страниц. - Сегодня у нас был секс...
На этих словах Жора вскочил со стула и выбежал из класса.
По горячим щекам ручьем бежали слезы. Оставив в школе сумку, он выбежал из здания.
Дёма какое-то время сидел на месте, ошарашенный подобной выходкой учителя.
Потом уверенно встал, брови его сдвинулись на переносице. Не слушая, что говорит преподаватель, он забрал вещи Жоры, свои и вышел из класса.
Пробежал по коридору, спустился вниз. Не найдя его, он забрал их куртки и вышел из здания школы.
Жору он нашел на детской площадке перед парком. Он сидел на лавке, уткнув лицо в сложенные на коленях руки.
Дёма положил вещи на лавку рядом с ним.
-Родной мой... - он погладил Жору по голове. - Не плачь. Всё будет хорошо. Не обращай внимания на них. - Мы что-нибудь обязательно придумаем.
И тогда Жора поверил этому спокойному голосу, этим нежным прикосновениях к своим волосам.

Придя домой, он понял - всё пропало.
Родители сидели на кухне. Отец, одев очки, читал его дневник. Мать курила у окна. Тима вертелся на стуле и похабно скалился.
Жора уронил сумку на пол.
-Ты...педик? - отец поднял на него глаза. - Мой сын - педик? - голос был спокойны, что непредвещало ничего хорошего.
-Нет, Володя, ты посмотри на него! - не выдержала и заверещала мать. - Я его растила, одевала, кормила, а он! Что ты смотришь, скотина не благодарная?! Ублюдок! Самый настоящий выродок! Я с самого начала знала, что ты с гнильцой! Но что такое можно от тебя ожидать!...Это же уму не постижимо!- мать переходила на ультразвук, махала руками, плевалась, глаза были полны ярости и какой-то жгучей ненависти.
Жора молча стоял, руки безвольно повисли вдоль тела. В глазах уже не стояли слезы. Взгляд стал пустым и безучастным.
Отец поднялся. По спине Жоры пробежал холодок, но он не двинулся с места.
Владимир Натанович в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние, остановившись вплотную перед ним.
-Пап, я... - шепотом начал Жора, но тут же получил сильный обжигающий удар по лицу, который заставил его отшагнуть в бок и удариться о, стоящий в коридоре, шкаф-купе.
-Заткнись, - жестко приказал отец.
И тут Жору как плетью стегануло.
-Ублюдок, - повторил он слова матери.
Это слово, сказанное отцом, начисто лишило Жору чувства самосохранения, выбило из колеи. Все вокруг стало, будто, вмиг ненастоящим.
Он уже не обращал никакого внимания на сыплющиеся на него удары.
Помнил, что упал на колени. Помнил яркую ослепляющую боль в животе и спине. Помнил запах ковровой дорожки и солоноватый привкус крови. Издалека откуда-то были слышны визги матери, злорадные смешки брата, жестокие слова отца.
Самих слов он не помнил, помнил только, чтобы было очень больно. Больнее, чем от его сильных ног, бьющих по незащищенным местам.
Когда его заперли в комнате, он первым делом бросился к компьютеру - написать Дёме, всё ему рассказать. Но тот не включался. Отсутствовали все провода.
Жора обессилено упал на кровать. По щекам снова потекли слёзы.
Мобильный телефон так же остался за дверью его комнаты.
Но надежда на лучшее не пропадала. Он прилёг на кровать. Тело болело, но ему было плевать. Он надеялся, что это и будет служить наказанием. И боялся себе представить, что будет, если им с Дёмой запретят видеться.
На следующий день в комнату вошёл отец и сообщил ему, что они с матерью решили отправить его в Ростовскую область, в специализированный интернат. Не обычный, для отказников. А интернат для детишек из богатых семей, с должным образованием, в котором осуществляется усиленная подготовка к поступлению, с большой территорией, практически ресторанной едой, со своим бассейном, теннисным кортом. В общем, где созданы все условия для неплохой жизни и учёбы.
-Это не обсуждается, - добавил жестко Владимир Натанович, увидев, что Жора хочет что-то возразить. - Я уже направил туда твои документы. После завтра выезжаем, - за отцом закрылась дверь.
Эта новость оглушила Жору, заставила безвольно лечь.
Он не знал ничего о Дёме, Дёма не знал ничего о нём. Пытался ли он позвонить? Что сказали ему родители?
И самое главное - как дальше жить?
Он знал, что если отец сказал, то он обязательно сделает то, что обещал.
Ему ничто не помешает.
Перед подростком встал по-взрослому тяжелый и серьезный выбор - жить без него или умереть?
Умирать было страшно. Тем более, он не знал, о чём сейчас думает его любимый, знает ли он о планах родителей.
Он точно знал, что это станет для него ударом. Но так же точно знал, что не сможет жить там. Один, без него.
В голове всплыли все воспоминания из детства. Появилось четкое осознание того, что он никогда никому нужен не был. В него никогда никто не верил. Его никогда никто не любил. Всю жизнь его душили, ломали, принижали.
И только появился тот человек, которого он ждал всю свою жизнь, как его тут же хотят забрать, отнять у него, опять сделать ему больно, специально заставив страдать.
Но сердце его было не железным, оно не могло выдерживать такие пытки одну за одной, подряд.

Спустя полчаса после того, как за матерью закрылась дверь, он медленно встал.
Ноги были ватными, руки не слушались.
Он вышел из комнаты, медленно, словно в бреду, держась за стенку, прошел в ванну.
Он даже не почувствовал на себе пристального отцовского взгляда. Закрыв за собой дверь, он повернул замок. Прислонился к ней спиной и запрокинул голову.
Постояв так пару минут, он шагнул к шкафчику над раковиной. Посмотрел на себя в зеркало. Темные спутанные волосы, слегка вьющиеся. Под серыми глазами темные круги. Губы потрескались. В уголке рта запеклась кровь.
Он открыл дверцу, убирая свое отражение.
Там стояли пузырьки с различными мамиными лекарствами. Она была любительница таблеток - от бессонницы, успокоительных, антидепрессантов и прочего.
Он знал, что от гомеопатии еще никто не умирал, поэтому сразу убрал эти пузырьки в сторону. Нашел действительно сильные препараты, достал их, и, не закрыв шкафчик, сел на пол, прислонившись к бортику в ванной.
-Ты же простишь меня?.. - шепотом спросил он вслух. Протянул руку, крутанул кран. Вода зашумела, не давая возможность извне слышать происходящее в ванной.
-Ты должен понять меня, родной...- шептал он, читая надписи на пузырьках. - Я не смогу так больше жить. Не смогу, ты знаешь... Я люблю тебя, - он высыпал на ладонь горсть таблеток из разных пузырьков, проглотил подошедший к горлу ком, тряхнул головой, убирая челку с лица.
-Хорошо, что все произошло сейчас, когда...вся жизнь впереди. У тебя есть шанс вырваться. Ты обязательно поступишь в ВУЗ, на актёрский, как ты и хотел...А у меня нет шанса. И никогда не было. Ты простишь меня. Ты справишься...-он вытер ладонью бегущие по щекам слёзы. Посмотрел на таблетки и быстро, чтобы не оставить себе выбора, все закинул себе в рот. Поднялся, схватившись за раковину и запил водой из-под крана. Постоял немного и закрыл шкафчик. Снова посмотрел на себя в зеркало. Усмехнулся своему отражению, мысленно прощаясь сам с собой. Выключил воду, вытер лицо и руки и вышел из ванной. Так же медленно вернулся в свою комнату и лёг обратно.
Открыв глаза, он посмотрел в потолок.
-Простите меня...мама...папа...- беззвучно шевелил он губами. - Я и вас тоже любил.
Потолок начал медленное движение по кругу. Жора закрыл глаза, чувствуя, что голова кружится, его начинает клонить в сон. Из уголков глаз стекли последние слезинки.
Он снова беззвучно прошептал одними губами:
-Любви у меня много.... Хватило бы на всех...

@темы: Суицид, Авторское, Любовь, Разлука, Смерть

---

[ErikaF]

Город двоится в лужах. Смотрит близнец на крыши,
Молча, считает капли, чтобы скорей уснуть.
Вне коридора улиц, в желтой квадратной нише,
Кто-то забыл фигурку в старый ларец смахнуть.

Стрелки меняют числа. В вихре пустых свиданий
С дюжиной кавалеров - сотни часов подряд.
Волчий философ шепчет: бойся своих желаний,
Раз не хватает силы сразу поставить мат.

Дождь обретает форму. Лужи шутов зеркальных
Дразнят фигурку в нише,брызгами ей грозя.
Та же корсетом скотча вновь обмотала раны -
Пешка, теперь ты знаешь, глупо любить ферзя...

(с) Deacon

@темы: Авторское, Любовь, Мысли вслух, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Город

---

[ErikaF]

Небо разорвано. Нитки украдены.
в сердце - дыра с Марианскую впадину.
Есть сигарета - прижечь, и забудется.
Рана затянется? Дальше полюбится?
Доктор кивает. Проблема исчерпана.
Время куплю без рецепта, наверное.
Курс будет долгим, часами и стрелками,
День ото дня календарными мерками.
Будет, бесспорно, и что-то побочное
Боли тупые в дожди полуночные.
Только душа одеялом укроется,
Рядом уляжется стерва-бессонница.
Доктор считает, что сердце излечится.
Нет ничего, бесконечнее вечности.
Рана закроется камнем иммунности.
Но вот останется что-то от юности?

(с) Deacon

@темы: Болезнь, Авторское, Воспоминания, Грустное, Любовь, Мысли вслух, Настроение, Разлука, Разное, Стихи, Творчество, Философия, Чувства, Я, Предательство

---

[ErikaF]

Не он выбирал заурядный сюжет
И черную клетку на шахматной нише.
Но дал себе клятву - не путать рассвет,
С пожаром, по-лисьему рыжим.

Не он называл себя дланью Богов,
Под мантию пряча не плечи, а душу.
А ведьма ждала заключительных слов,
Теперь уж не глядя на мужа.

Не он для зевак оглашал приговор
И ведьмы родное позорное имя.
Палач наблюдал, как пылает костер,
Палач, а не он - за любимой.

(с) Deacon

@темы: Литература, Настроение, Стихи, Творчество, Предательство

---

Королевство

[Dexr]

- Я тебя убью.
Как много может решить одна фраза. Усмешка на бледном измождённом лице. Он знал, что это ложь. Ложь. потому что он ударит первым. И убьёт тоже он.

Миллионы веков. Казалось, прошло даже больше, чем вечность. Разговор давно забытых лет не вспоминался с того самого дня.
- Вина, мой лорд? - Бокал с ярко красной жидкостью уже стоял на столе прямо перед ним.
А он в ответ лишь улыбнулся красивой, но такой пустой, впрочем, как и все вокруг, служанке.
Да и он сам уже давно потерял большую часть своей души, так и не понимая, что сдерживает оставшееся.

Вспышка. Редко память и эмоции приходят в последнее время.. Впрочем, а память ли это? Колючий взгляд холодных синих глаз. Когда это было? Было ли? Мысли закружились в восхитительном полубезумном танце. Почему, этот взгляд вызывает такие эмоции?
- Уйди. - Фраза брошенная, как будто в пустоту. Однако служанки уже не было. А мысли так и не приходили в норму.
Впрочем об этом никто никогда не узнает.

- Ну что? Какого это быть по ту сторону?
Задумчивый бархатистый голос. Как будто ей и вправду интересно. Всё такая же... Открытое окно. Сидящая на подоконнике светловолосая девушка. Только раньше она любила сидеть обняв руками колени, и слегка прикрыв глаза. Впрочем, тогда она казалась намного более открытой, чем сейчас, когда на лице лежит ледяная маска невозмутимости, а пальцы правой руки до боли стиснули покрытый витиеватой резьбой кинжал.
Кто она? Какую роль играла в его прошлом? Память нарисовала лишь обрывки, не желая говорить большего. Но оно и к лучшему. Не для того он её выжигал столько лет, чтобы она вернулась по первому же запросу.
- А как ты думаешь?
Ни малейшей попытки с его стороны добраться до оружия. Он знает, что быстрее. По другому быть не может.
А она в ответ лишь пожала плечами. Молчание затянулось, но не было напряжённым. Казалось так и должно быть. Два человека в почти пустой комнате и ленивое изучение друг друга.
- У тебя синие глаза, - он усмехнулся, небрежной фразой нарушая мягкую и такую приятную тишину.
- А у тебя карие. Я всегда считала, что они слишком тёмные... - она оборвала фразу на полуслове. Но тишина не продержалась долго. Девушка вновь заговорила, - я знала, что ты уже не помнишь.
Теперь настала его очередь пожимать плечами. Он покосился на её кинжал. Когда она наконец перейдёт к делу? Разговор никому из них ничего не даст.
- Впрочем, это не важно. И не нужно никому из нас, - почти повторив его мысли, она тоже посмотрела на оружие. Но более не шевелилась.
- Тогда чего ты ждёшь? - он усмехнулся, - я пока ещё безоружен.
- Лорд... - фраза снова оборвалась. почти вырвавшись слово "мой" застыло на губах, - когда-то мы были по одну сторону.
- Ваша ошибка в том, что вы придаёте слишком много значения прошлому, - резко ответил он. - А мы свободны от лишних оков. Именно поэтому мы с вами никогда не поймём друг друга. Заканчивай этот фарс.
Последнее слово вызвало еле заметную искорку гнева в её холодных глазах. Но она слишком быстро исчезла, чтобы можно было говорить об этом наверняка.
- Я убью тебя.
Вспышка. Какого дьявола они стали приходить так часто?
- Ложь!
Доля секунды и украшенный ярко-алым рубином, меч, до этого мирно висевший на стене, теперь в его руке. Ещё доля секунды и этот меч плавно входит ей в грудь.

Звонкий стук выпавшего из тонкой руки, и упавшего на белый мрамор кинжала. Слабая улыбка на так быстро синеющих губах.
- Я знала... Я глупая, да? - колючие льдинки в её глазах растаяли и взгляд стал тёплый-тёплый. Слишком.
Вспышка. Только уже поздно. Она сдержала слово. Это он глупец. Так просто попался.
- Будь счастлива... Там. - Поцелуй уже совсем холодных губ. - Со мной.
Уходи, забирай последний кусочек моей души. Ты же этого хотела? А я останусь здесь пустой оболочкой. Куклой с завышенным самомнением. Марионеткой в руках таких же, каким был я до этой последней секунды.

Хитрая тварь. Я всё равно буду злиться. Сейчас глупо ограничивать себя в эмоциях, которых больше не будет. Ты знала, что именно правило: "Нападай первым" меня погубит.
И, знаешь, мы рано или поздно всё равно выиграем. Королевство бездушных кукол. Просто это самый практичный путь.

@темы: Авторское, Смерть

---

[ErikaF]

Город-старец - в сетке улиц, в паутине проводов,
Пленник стали и бетона, весь в царапинах мостов.
Серый, хриплый, дребезжащий, да в лохмотьях суеты,
По тропе тысячелетий волочится без мечты.
Бродит в шляпе туч дождливых и в промокших сапогах,
Вертит спичку горизонта он в мозолистых руках.
Раз прикурит, вспыхнет солнце, после тлеет угольком,
Дым расстелится под ноги шерстяным половиком.
Он известен, как вояка, знавший множество невзгод.
Его имя шепчут книги, им вторят узоры нот,
Его профиль сохраняют на поверхности холстов,
На него хотят равняться много разных городов,
Он молчит, немного хмурясь, безразличие храня,
Жаль, не лечит его сердце каменистая броня.
Он не скажет, что случилось, но тоске не нужно слов
Чем он старше, тем всё меньше расцветает в нем цветов.

(с) Deacon

@темы: Стихи, Город

---

[Don_Shymoda]

Ты знаешь, что такое дерево? Это граф, в котором отсутствуют циклы…
Я всегда представлял себе это как ломаную линию, которая всеми силами старается сложиться в треугольник, но… не может.
Не судьба. Видимо, во всех этих математико-геометрических штуках тоже есть место хаосу или чему-то такому. Или это я излишне романтичен.
Теперь, когда я все понимаю, мне грустно. Ведь очень это, на самом деле, печально, жить в постоянном отвращении и скуке.
Я не вижу смысла в том, что делаю, потому что не хочу никого заставлять что-то делать, не хочу изменять что-то, потому что мое время, драгоценное время, которое я мог бы потратить на то, чтобы вылечить себя, ушло.
Есть люди, которые готовы кинуться в пропасть, чтобы спасти меня, но я не хочу, чтобы они и пальцем ради меня шевелили.
Ибо я ничего такого не заслуживаю.
Под ребром снова заныло. Я сел в кресло и закрыл глаза.
Всего лишь два часа до рассвета. Никаких призраков.
И не увидишь. Потому что ты, черт возьми, никого никогда в своей жизни не любил.
Я вспомнил ту девушку, блондинку. Ее слова…
«Вроде бы это был он, - говорила она, - а вроде бы и нет. Но я говорила с ним, по разговору я поняла, что это он. Это действительно был он! Я видела его… я была с ним».
Боль усиливалась.
«Почему ты убил себя? Время могло бы изменить все…».
Изменить? Что вообще можно изменить?
Единственным, что мне было интересно в этой бестолковой и бесполезной жизни, так это бутылки и банки. Не пустые, само собой.
«Если ты что-то знаешь, - спросил я в свое время у Генезиса. – Скажи об этом мне».
Но Генезис лишь хитро улыбнулся в ответ…
«Ты видел их? Да, я знаю, ты любишь поглядывать тот сетевой ресурс… страшные, правда? А теперь представь, что все это внутри тебя, под твоими ребрами, распускается и расцветает, как дивный экзотический цветок в кромешной тьме…».
Я открыл глаза. Луч света, пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы, падал на пол.
Я ошибся со временем. Рассвело. Так быстро…
Но я в сознании, а значит, мне еще достаточно ходить по земле.
Возможно, я встречу еще не один рассвет.
Генезис… апатичный осел.
Я не хочу жить здесь, а жить где-то еще бессмысленно и неинтересно.
Мне ничего не интересно, как, наверное, и Генезису, как, наверное, Лансу, этому чертову сукиному сыну…
«Знаешь, в чем плюс твоего положения? Ты умрешь во сне. Правда, до этого будешь сильно мучиться от болей, но последние два дня твоей жизни пройдут в беспробудной коме».
Большинство людей умирают во сне…
Умирать очень страшно. Потому что смерть – это, с точки зрения нашего тела, против нормы. Это неестественно для разума и чувств. Это странно и дико.
Если вы ожидаете от меня признаний в смирении и спокойствии, то вы их не дождетесь. Я не герой и не очень верю в героев, абсолютно не страшащихся смерти. Я боюсь умирать, черт возьми, больше всего на свете я боюсь именно умереть!
Но боль под ребрами недвусмысленно намекала, что очень скоро этот страх уйдет. Уйдет вместе со всеми другими страхами (например, нелепой боязнью насекомых, оставшейся с детства, хех), вместе с ненавистью, продолжающей сушить меня и по сей день, вместе с нелепой страстью к человеку, для которого я ничего не значил, и диким чувством вины перед человеком, для которого я был всем.
Я встал и раздвинул шторы. Оранжевый диск солнца полностью выполз из-за горизонта, и улицы города, пока еще пустые, наполнило умиротворяющим розовым свечением.
Я задрал майку и стал рассматривать огромное коричневое пятно на животе.
Очаг гиперпигментации. Это нормально.
Я уже знаю, как буду выглядеть там, в морге. Скелетообразное желтое создание в коричневых пятнах. Может быть, это и хорошо, что я почти никого не любил и не уважал – меньше людей будут плакать на похоронах.
Очень мало людей будут плакать на моих похоронах.
А некоторые, я надеюсь, и вовсе не придут. Впрочем, этого уже не узнаешь – вот досада!
Как же я хочу иметь 100%-ю гарантию того, что отдельные личности туда не явятся. А то так я мог бы быть вполне уверенным, что меня хоть похоронят удачно.
Я оглядел свой впалый коричневый живот и выпирающие острые ребра. Ну что ж, друг… зато ты похудел. Разве плохо?
А граф… да, таки нет в нем циклов. Все останавливается…
Как скоро остановлюсь я, человек, не успевший стать полезным.

@темы: Болезнь, Авторское, Грустное, Смерть, Рассказ